Будильник был выставлен на пять, и когда он запиликал, Настя долго не могла ничего сообразить – заснула после трех, вдоволь нарыдавшись над отцовскими «Каменными кентаврами времени».
Джессика сначала приставала с утешениями, потом замолчала и наблюдала за страданиями подруги, пожалуй, с уважением, а потом заснула, привалившись спиной к валику дивана. В таком положении она моментально начала похрапывать, а рыдать над книгой гениального отца под храп Джессики-розы Настя никак не могла. Она переложила Джессику на бок, накрыла одеялом и опять принялась за чтение, изо всех сил стараясь вызвать в себе прежнее надрывное состояние.
Оно никак не вызывалось.
Мать виновата, решила Настя. Мать обманула ее во всем – и даже в этом, в памяти об отце. Раньше ничто не могло отвлечь Настю, когда она читала отцовские книги, а мать и тут умудрилась, отвлекла своим враньем!..
…И почему они с бабкой не вызывают ее на разговор? Отчего не хотят объясниться? Словно не признают своей вины?
Бабка кормит обедами и ужинами, без вопросов отпускает в город, не пристает с нравоучениями и с тем, что «нужно заниматься»! Терпит Джессику – пусть только попробует выставить, Настя ей покажет!.. Принимает в гостях Даню и его папу – этот папа Насте порядком поднадоел, хотя бы потому, что Даня только и делает, что повторяет: «Папа сказал, папа сделал, папа думает»!
Настя сидела над книжкой, стараясь читать то, что написал отец, но не получалось. Все мысли возвращались к матери.
Мать как будто закрыла дверь. Не захлопнула, а аккуратно притворила перед самым Настиным носом. Все осталось как было – она приезжала домой, с порога начинала что-то жевать, рассказывала истории. Тут мать была большой мастерицей! С ней словно все время происходило нечто интересное. Например, она рассказывала, что встречала на улице Правды какую-то необыкновенную собаку по кличке Обама. «Да, да, девочки, так и есть, его зовут Обама, он живет при студии, где делают разные программы, а во дворе у него будка, а над будкой табличка „Барак Обамы“!» Этот мифический Обама со временем обрастал подробностями: то в миске мать своими глазами видела жареную курицу – целиком, то его в самую жару поливали из шланга – Обама якобы в это время стоял в огромном аквариуме и блаженно жмурился от прохладной воды.
В общем, сплошное вранье!
Мать приезжала, жевала булку, рассказывала истории, расспрашивала Даню о суахили и стихах Гумилева, советовала Джессике поступить на курсы русского языка и литературы при университете, за всеми ухаживала и всех любила, как обычно, но как только уезжали гости и бабушка усаживалась с книжкой в любимое кресло, мать наспех, словно совершая нужную, но надоевшую процедуру, целовала Настю и уходила к себе.
Настя была совершенно уверена, что в первый же вечер после того, как «чудовищный обман» оказался раскрыт, мать начнет каяться, рыдать и рассказывать дочери что-нибудь трогательное о трудностях своей жизни, а Настя будет ее от души презирать – чтоб знала, чтоб почувствовала!.. И ничего, вы подумайте! Вообще никакого раскаяния!..
Мать словно ускользала от дочери, а дочь ни за что на свете не хотела сама начинать разговор, ведь в конце концов мать врала ей, а не она матери!..
Вот и вчера вечером Настя, поглядывая на мать, сказала, что утром поедет «в одно место», по делу, очень рано.
– Что это за место? – сразу же спросила бабка, а мать вообще ничего не спросила.
Настя с мстительным видом сообщила, что это съемочная площадка и «ее пригласили».
– Что ты там станешь делать? – не отставала бабка.
Настя сказала, что ничего не станет, а просто понаблюдает, как работают настоящие люди – артисты, режиссеры и прочие.
– Понаблюдай, понаблюдай, – сказала бабка. – Тебе это пойдет на пользу.
Мать рассеянно зачерпнула из вазы орехов, поцеловала Настю, пожелала всем спокойной ночи и удалилась.
И больше ничего! Ни-че-го!
Ни наставлений, ни уточнений, когда будет, ни выяснений, с кем пойдет и кто, собственно, дочь пригласил на эту самую съемочную площадку!..
…Может, она меня разлюбила, уныло думала Настя, поднимаясь следом за Джессикой в свою комнату. Или никогда не любила, а теперь отпала необходимость притворяться?
