– Это кто тут у нас? – Она подбежала к собаке и присела на корточки. – Ты кто?
Черри немедленно подала лапу, Настя схватила и потрясла.
– Ты здороваешься?! Ба, ты нашла собаку?! Она теперь наша?! Ба, мы же ее не отдадим, да?!
– Добрый день, – громко сказал Даня Липницкий, заглядывая из прихожей, и страшно удивился. – Черри? Ты здесь?
Черри вскочила и понеслась к нему, сбив от нетерпения Настю. Настя села на попу.
– Черри, здорово, здорово, хорошая собака!
Даня гладил Черри по голове, а она плясала вокруг него на задних лапах. Длинная морда улыбалась, раскидистый хвост метался из стороны в сторону.
– Это что, твоя собака?!
Липницкий, держа на весу книгу, посмотрел на нее поверх очков и засмеялся.
– Здрасти, – оглянувшись на него, выговорила Настя. Данин папа ее не слишком интересовал, собака гораздо больше!..
Тут раздался такой визг, что Липницкий уронил книгу и очки на пол, а Марина Тимофеевна ложку в кастрюлю. Настя вскочила. Даня оступился и чуть не упал. Черри залаяла.
– А-а-а!!! – визжала невидимая из комнаты Джессика Костикова. – Уберите соба-а-аку!!! А-а-а!!! Она меня сожрет! Она кинется!!! Уберите ее!!
И опять завизжала. И Черри залаяла.
– Рот закрой! – перекрывая брех, приказала Настя Джессике.
– Черри, замолчи! – перекрывая визг, приказал Даня Черри.
В наступившей вдруг тишине Марина Тимофеевна выговорила с сердцем:
– Господи ты боже мой!..
– Да она добрая собака, – растерянно заговорил Даня и погладил Черри по голове. – Она не бросается ни на кого!
– А на меня бросится, – плачущим голосом отвечала Джессика. – Вы не знаете, на меня все собаки кидаются! Как завидят, так и кидаются!
– Конечно, кидаются, – перебила Настя. – Ты орешь, они и кидаются. Со страху.
– Да, со страху, как же! Она меня загрызть хочет!
– Я тебя сама загрызу, если не заткнешься!
– Вот ты и заткнись!
– Сама заткнись!
– Девочки! – оборвала Марина Тимофеевна. – Достаточно.
Это было сказано так, что Липницкий, крякнув, уткнулся в книгу и стал проворно ее листать, словно искал что-то пропущенное, но важное, Даня потопал на крыльцо и позвал оттуда:
– Черри, Черри!
Собака моментально выскочила за ним, и дверь захлопнулась.
Джессика перестала всхлипывать, а Настя тяжело и грозно дышать.
Все стало как было – безмятежно и солнечно. Скоро подадут обед.
– Нет, а что? – наконец пробормотала Джессика. Щеки у нее были пунцовые, глаз она не поднимала. – Я собак боюсь. Они страшные.
– Это твое дело, – отрезала Марина Тимофеевна. – Ты можешь бояться кого угодно – собак или привидений. Главное, чтоб твои страхи не доставляли окружающим беспокойства. Настя, переодевайтесь и за стол.
– Пошли, – хмуро сказала Настя Джессике. – Я понятия не имела, что ты такая чокнутая!
Джессика собралась было возражать, но метнула в бабушку взгляд и не осмелилась. На лестнице они препирались, но вполголоса.
– Я могу Черьку посадить в машину, – предложил Липницкий, когда голоса девчонок смолкли. – Во избежание, так сказать.
– Еще не хватает! – отрезала Марина. – Девочка не умеет себя вести, значит, должна учиться. Без этой науки не проживешь, чего бы там они ни придумывали про собственную свободу!
– Ну, – сказал Липницкий, которому нравилось с ней разговаривать, – выросло «непоротое поколение». Их не пороли, это хорошо, Марина.
Марина Тимофеевна ловко переворачивала котлеты. Пахло упоительно.
– Видите ли в чем дело. Должно быть, для кого-то это и хорошо – хотя бы для тех, кто не нуждается в порке и без нее все понимает. А что делать тем, кто не понимает? Кто не умеет считаться с окружающими, не знает, что нельзя воровать, ломать, портить, убивать? Если вовремя выпороть, они начинают понимать и бояться, а если нет? Они погибнут! И это, вы считаете, правильно?
– Ну, или погибнут, или станут хозяевами мира.
– Нет, не станут, Андрей. Хозяевами становятся ловкие и умные люди, как раз точно знающие, что можно, а что нельзя.
– Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя.
– Или все можно, – подхватила Марина, – потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль – вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда!
