— Поздно уже. Давно ночь. Не лучше ли лечь спать и продолжить дебаты завтра утром?
— Что же! Спи себе, если можешь. Спокойной ночи! И она ушла к себе.
Он пошел в свою комнату и медленно стал раздеваться, вслушиваясь в шумы квартиры и звуки за окнами. Он слышал, как жена прошла в переднюю, потом на кухню! Он слышал, как она повернула и вновь завернула кран. Он слышал, как по улице прогрохотала повозка.
Он и не пытался уснуть.
Он разделся, лег и лежал в постели без сна. Так прошло полчаса, может быть, час. Потом в дверь тихонько постучали.
Он молча вслушался. Дверь была заперта на ключ.
В дверь снова постучали. И он услышал голос Дагмар, надтреснутый, молящий:
— О, Арвид, Арвид! Открой мне! Я не могу спать Мне так страшно.
Он молчал.
— О, Арвид, забудь все, что я тебе наговорила! Прости меня. Мне так страшно одной! Впусти меня!
Он затаил дыханье и молчал.
— О, Арвид, я сама не знаю, что я сделаю! Я убью себя, убью девочек! Я подожгу дом!
Ему пришлось ее впустить.
После той ночи он больше не спал дома.
Чаще всего он оставался ночевать в редакции. Иногда он снимал номер в гостинице, чтоб хорошенько выспаться.
* * *
Он письмом уведомил Лидию о происшедшем. И она ответила. Ее очень печалит, что злополучная строчка наделала столько зла. Но все так непонятно. «Судя по тому немногому, что ты рассказывал о своей жене, я представляла ее себе женщиной, для которой даже мысль вскрыть чужое письмо невозможна, точно так же, как для меня самой». Дальше она писала: «У меня в гостях дочка; она будет тут еще недели две. Покамест и думать нечего о встрече. Но, милый, я и вообще не знаю, как нам быть. Чем старше она делается, тем больше я должна оберегать свое доброе имя. А у тебя свои заботы. Знаешь? Будь что будет, положимся на время…»
И он положился на время, и время шло. Дагмар как будто успокоилась после первого взрыва. Или изменила тактику. Она была смиренна, тиха, покорна — образец жертвенной супруги. И, добившись у него таким путем обещанья ночевать дома, в первую ночь оставила его в покое. Однако уже на другой вечер, когда он вернулся из редакции, она с небольшими вариациями повторила всю программу первой страшной ночи. Кончилось тем, что в четыре утра он оделся, выбежал из дому и кружил по улицам до тех пор, пока не набрел на ранний кабачок для кучеров и рабочих, и там прикорнул в уголке над кружкой пива.
* * *
В середине апреля было солнечное затмение. В те же дни все газеты только и писали что о гибели «Титаника».
Арвид стоял на мостике в Зоологическом, стоял и смотрел на солнце сквозь темное стекло. Но скоро у него устали глаза, и он отвлекся, наблюдая, как таяли и стирались тени прохожих и как блек и серел дневной свет.
— Ба! Шернблум! Любуемся явлением природы? То был Туре Торне, юный актер и певец, которому Арвид был обязан успехом своего новогоднего обозренья. Оно и сейчас еще шло при полных сборах — и это в середине апреля.
— Да вот, смотрю…
— Помнишь, — сказал Торне, — помнишь ли, как на той пирушке в Опере я тебе пообещал стать сочинителем?
— Нет… Постой, припоминаю… Ну, и что же твое сочинительство?
— Я написал пьесу, — ответил Торне. — Скорее так, набросок. Хотелось бы тебе почитать, Можно?
— Премного обяжешь. Только вот где? Дома мне принять тебя неудобно — знаешь, уборка по случаю весны и прочее. Может, заглянешь в редакцию как-нибудь вечерком, там и почитаешь?
— Изволь. Только я уж предупредил: вещь не готова.
— Ну да ведь это и не к спеху…
Туре Торне разглядывал проходящих. Шернблум обменялся поклоном с Хенриком Рисслером. Рисслер остановился неподалеку и смотрел на солнце сквозь темное стекло.
— Представь меня, — попросил Торне.
И, будучи представлен, он тотчас заговорил:
— Господин Рисслер, я, как вы, верно, знаете, шут и комедиант. Но я недоволен своей участью, и вот решил писать и написал пьесу. Не согласитесь ли вы ее послушать? Я прочту ее нашему другу Шернблуму через неделю-другую в «Национальбладет». Если б и вы смогли быть, это была б такая радость! Мне очень важно ваше мненье.
— Отчего же, — ответил Рисслер. — Но если вы думали мне польстить — вы просчитались. Чем даровитей писатель, тем меньше он смыслит в том, что пишут другие. Это доказано. И потому мне не так уж лестно, когда моим мнением дорожат.
