— Совсем простой, глядите… Без серебра, без золота, без камней-самосветов, как турецкие да персидские… А бьет? Без промаха бьет! Накажи бог! Я с ним против турков ходил. Под Гирсовом с Александром Васильевичем вместе воевал. Под Козлуджей, на Дунае-реке сражался с нехристями. Двадцать годов мне служит!
И Кайдаш, поворачиваясь направо и налево, все показывал и показывал свой знаменитый пистолет.
В это время заиграла труба, забил бубен.
— Начали! Начали! Пошли! — загудели люди.
Мимо них неслись лавой, в линию, двенадцать казаков с дротиками наперевес. Вот они рассыпались по степи, а за ними скакала живая пирамида на трех вороных конях.
Вверху на плечах дюжего казака с развевающимся на ветру смоляно-черным чубом стоял лет шести казачонок в белой черкеске и папахе. Он размахивал маленькой шашкой и что-то пронзительно кричал.
Бил бубен, трубила труба.
Казаки показывали свое искусство в джигитовке. Они рубили на скаку лозу, неожиданно валились с лошадей и повисали у них сбоку головами книзу, будто невидимая сила бросала их из седла и они вот-вот упадут мертвыми под ноги своим бешено мчавшимся коням.
Проходила секунда, другая, раздавался пронзительный свист, на спинах лошадей внезапно вырастали фигуры всадников в черкесках, и всё это с гоготом и воинственными криками неслось по кругу. В руках казаков сверкали клинки сабель, хлопали выстрелы пистолетов и ружей.
Среди этих неистово скакавших, рубивших и стрелявших людей особенно выделялся Кайдаш. Казалось, что конь и казак неотделимы друг от друга, так слились они в беге.
Конь вытягивался в струну и как бы повисал в воздухе. Казак швырял изо всей силы вверх свою шапку, стрелял в нее из пистолета и ни разу не промахнулся.
Скачка кончилась. Суворов подозвал меткого стрелка и, разглядывая пробитую пулями папаху, спрашивал, где и как он научился такой отличной стрельбе.
— «Кунаки» у меня тут, всё хотят подстрелить, а я не даюсь, отстреливаюсь, вот и научился! — отшучивался Кайдаш. — Да это что? Попасть на скаку в папаху, правда, трудновато, а вот, стоя на земле, пробить пулей из пистолета чувяк — еще труднее. Если почтете вниманием, попробую!
С этими словами он снял с ноги кожаный туфель-чувяк, размахнулся и подкинул его кверху. Выхватив из-за пояса пистолет, он, не целясь, выстрелил.
Пробитый пулей туфель упал на землю.
А ну, еще разок! — попросил Суворов, с удивлением поглядывая на стрелка.
Кайдаш довольно улыбнулся, быстро подбросил чувяк кверху, выстрелил и пробил его пулей еще раз.
— Орел! — похвалил Суворов казака.
— Лучше него у нас в станице никто не стреляет, — сказал, подъезжая ближе к Суворову, станичный атаман в красной черкеске и с лицом, посеченным ударами шашки.
— Бывало поставит на кол куриное яйцо, за двадцать шагов пальнет из своей пистоли — и нет того яйца.
— Верю, бьет Кайдаш по-казачьи, наверняка! — одобрил Суворов и, повернув к адъютанту коня, приказал:
— Распорядись, голубчик, дать богатырю пороху и свинца на сто выстрелов. Это от казны! — засмеялся он. — А от меня возьми за меткую стрельбу полтину!
…Всей станицей провожали Суворова казаки. Старики, верхом на лошадях, скакали рядом с ним. Лучшие наездники охраняли его путь.
— Не скоро расстались с ним станичники и всё звали приехать снова погостить у них, посмотреть, как живут «линейные» люди, как берегут рубежи.
Прошло много лет. Кайдаш хранил суворовскую награду и никогда не расставался с нею.
Умер старый казак. Полтина перешла к его сыну, потом к внуку и правнуку.
Вышло так, что лет семьдесят с лишним назад лесничий из терских казаков и сам добрый казак написал поэму «Война 1812 года». Он рассказал в ней, как казаки славно воевали в годы Отечественной войны с Наполеоном.
Стихи казачьего поэта дошли до терцев и кубанцев и порадовали их. Прочитав поэму, они послали автору в подарок двуствольное охотничье ружье работы знаменитого русского мастера. К прикладу ружья казаки прикрепили по старому обычаю «зерцало» с памятками — тремя серебряными монетами. Среди них находилась монета 1740 года, полученная Кайдашем от Суворова.
В письме к подарку они рассказали, что последний из потомков казачьего рода Кайдаша оставался без наследников мужчин. Он не хотел, чтобы фамильная реликвия попала в женское монисто и послал полтину в дар поэту, а тот написал еще одну поэму: «Ружье с Кавказа».
