Мужики скрипят от злости зубами, но платят, выхода нет.
Вот так, в одночасье, забрал он на своем покосе конягу отставного солдата. В гренадерах у Александра Васильевича Суворова ходил тот солдат, а теперь мужиковал — крестьянство вел, хлеб сеял, землей кормился. Одна коняга у него в хозяйстве, да он сам, да женка, да деток четверо, мал мала меньше.
Вызвал помещик солдата к себе, отчитал хорошенько и правит с него полтину за потраву.
— Не заплатишь завтра поутру, лошадь твою задержу до полной отработки, а тебя розгами отдеру, порядок, чтобы, значит, знал.
Солдату лошадь, ох, как нужна! Самый покос идет! А полтины нет!
— Ты, барин, отдери меня розгами, сделай такую божескую милость, а коня дай, покос на дворе. Откошу и тебе отработаю! — поклонился солдат барину.
— Сначала отработай, православная душа, а там коси на здоровье! — посмеивался барин. — Спину драть тебе все едино буду, не трави покос, доглядывай за скотиной.
Что тут делать? Ложись да помирай! Да на ту пору прослышал солдат, что в Кончанское село пожаловал сам батюшка, Александр Васильевич.
Недолго думал солдат, взял да и махнул в Кончанское.
Идет он полями, лугами, мимо озер, леса многоверстные позад себя кидает. Глядит: травы наливаются, колос колосится, полевой цветок синеет, головкой кивает, внизу, в траве, кузнечики чиркают, а в голубом небе — птица заливается: славит день да труд человеческий.
Тишь кругом, ни души, только ветерок шепнет словечко и смолкнет.
«До чего же хорошо на свете, — думает солдат, — а ты вот иди, правду ищи. Сколько воевал, сколько крови своей пролил за родную землю, сколько наград получил».
— Где же ты, правда? — спрашивает солдат у леса, у озера, у степной былинки. Но молчит лес, молчит озеро. Уснула былинка.
Шагает солдат, пот сквозь рубашку пробивается, ноги дрожат от усталости. Тяжело идти! Но тяжелее барскую неправду терпеть.
Шагает он. Вон уж Кончанское на холме раскинулось, а вот и двор фельдмаршала. Пришел солдат.
Видит, на крыльце камердин Суворова, Прохор Иванов Дубасов, сидит, семечки грызет.
— Прохор Иваныч! — шепнул солдат, — окажи милость, допусти к отцу родному.
— Нельзя! Александр Васильевич спать изволит.
— Скажи, старый солдат пришел, с жалобой!
Прохор Дубасов встал, сошел с крыльца и поглядел в покрытое морщинами лицо солдата.
— Эге, да ты, никак, наш? — потрепал Дубасов солдата по плечу.
— Ваш, Прохор Иваныч, Измаил вместе брали!
— Ты, брат, обожди малость! Александру Васильевичу пора вставать, пойду сбужу его.
С этими словами Прохор ушел в дом и скорым часом вернулся на крыльцо, пропуская вперед себя Суворова.
— Старый солдат, говоришь, пришел? Старого солдата, Проша, надо принять, чай, вместе воевали! — говорил тот, позевывая, и, взглянув в упор на солдата, выпалил:
— Да ты не из гренадеров ли моих будешь, кавалер?
— Так точно! Игнат Гренадеров, правофланговый второй роты Копорского полка! — отрапортовал солдат.
— Говори, Игнат, с чем пожаловал?
Так, мол, и так, обижают, отец родной, твоих чудо-богатырей, — не выдержал солдат — и все, что наболело у него, выложил тут, ничего не утаил.
Обомлел Александр Васильевич, зашелся весь от гнева.
— Проша! — кричит, — готовь коней, в гости поедем, в Каменку, к Кузьме Ерофеичу! А служивому запряги телегу, дай меру ржи и рубль деньгами.
Верный личарда Александра Васильевича, Прохор Дубасов, сверкнул на солдата глазами — знай, мол, наших! — и ушел исполнять приказ.
— Ты, служивый, — сказал солдату Суворов, — садись в телегу и езжай. Завтра утречком явись к барину на правёж. Я сам там буду! Понял?
— Понял, отец родной!
Солдат сел в телегу и, не веря глазам, зажав в кулаке серебряный рубль, погонял ладного конька, посматривая на мешок с рожью.
На утро Суворов вместе с Прохором нежданно-негаданно прискакал к соседу по Каменке.
Въехал он на своем скакуне на поросший травой двор, а барин правеж правит, с солдата полтину требует. Солдат стоит перед ним на коленях, лошадь свою выпрашивает.
Увидев Суворова, помещик от неожиданности и страха чуть не задохся. Он знал, Суворов не терпел неправды, не давал зря в обиду мужиков, особливо из своих отставных солдат.