Солдаты были молодец к молодцу и отличались хорошей выучкой, умением приспособляться к местности, сметкой и сообразительностью.
На параде после маневров Вильгельм увидел в руках у горнистов большие серебряные трубы.
— За какие отличия получил полк эти трубы? — обратился он к трубачу — чернобровому, статному солдату.
Не успел переводчик передать последнее слово вопроса, как горнист, взяв с особенным шиком под козырек, звучно ответил:
— За взятие Берлина, ваше императорское величество!
Рука горниста застыла у фуражки. Он „ел глазами начальство“ так, как это предписывалось уставом.
Вильгельм на секунду опешил, но, спохватившись, ответил:
— Ну, это происходило давно и впредь не повторится.
Растерявшийся переводчик не успел перевести слов Вильгельма.
Горнист, желая поправиться, быстро сказал:
— Никак нет, ваше величество!
А молодой подпоручик, стоявший подле своей роты, не выдержал и вполголоса произнес:
— Поживем — увидим!
Вильгельм в гневе окинул глазами горниста, повернулся и пошел к приближавшемуся со свитой Александру Третьему…
Ну, вот и всё о серебряных трубах», — закончил я.
Рассказ понравился. Долго обсуждали его мои спутники, вспоминая то одну, то другую деталь.
Поезд подошел к какой-то станции. Сидевшие подле нас люди вышли. Мы с лейтенантом остались единственными пассажирами в вагоне.
Еще один перегон — и наш путь заканчивался.
— Я с большим удовольствием выслушал ваш рассказ о трубах, — сказал, обращаясь ко мне, лейтенант.
— Рад, что сумел заинтересовать вас, — ответил я. — Но этого мало! Я хочу, чтобы вы не только помнили мой рассказ, но и предприняли в память Суворова что-нибудь более реальное. Вот попробуйте найти затерянные трубы Невского полка.
— Даю слово, что разыщу пропавшие трубы. Это будет моим ответом на ваш призыв.
Поезд подошел к нашей станции. Мы покинули вагон и, обменявшись адресами, разошлись в разные стороны.
Не прошло после моей встречи с лейтенантом и месяца, как началась Великая Отечественная война.
Фронтовые заботы заполнили все мои дни. Встреча с лейтенантом забылась.
II
После окончания Великой Отечественной войны я демобилизовался и вернулся к своим прежним занятиям.
Как-то, придя домой, я нашел у себя на столе пакет из воинской части.
«От какого-нибудь военного дружка, — мелькнуло в сознании. — Из тех, что не в силах оставить армию». Номер части на пакете незнакомый.
«Кто бы это мог быть?» — думал я, разрывая пакет, и прочитал:
«Дорогой друг!
Позвольте мне называть Вас этим большим именем. Узнав, что Вы уже дома и занимаетесь любимым делом, я хочу порадовать Вас. Свое слово, данное Вам много лет назад, я сдержал.
Мною найдены две серебряные трубы, о которых Вы рассказывали в вагоне пригородного поезда незадолго до войны. Они могут быть переданы Военно-историческому музею. Приезжайте в наш полк.
Искренне уважающий вас, гвардии подполковник Павлов».
Несколько раз перечитал я письмо офицера.
Меня порадовало, что он жив, здоров и с успехом служит в рядах Советской Армии, начав войну лейтенантом, а закончив ее гвардии подполковником.
Несмотря ни на что, он не забыл нашу случайную встречу и, казалось, мимолетный разговор о наградных трубах.
Спустя несколько дней командование музея направило меня в Н-ский гвардейский полк.
Я приехал в штаб и горячо пожал руку подполковнику Павлову — начальнику штаба полка.
Со времени нашей встречи прошло больше пяти лет.
Подполковник раздался вширь, возмужал. Его умные серые глаза по-прежнему были восторженны.
Передо мной стоял тот же человек, которого я встретил когда-то на перроне ленинградского вокзала, только выглядел он теперь суровее и увереннее. А у виска была зарубцевавшаяся рана от осколка.
— Ну вот, и встретились! Рад! Очень рад! — говорил подполковник.
Передачу серебряных труб назначили на другой день.
Мой друг постарался обставить всё возможно торжественнее. Он хотел подчеркнуть патриотический смысл всей церемонии, заинтересовать ею личный состав полка, вызвать у солдат и офицеров еще больший интерес к славе нашего оружия.
Передача происходила в помещении полкового клуба. На покрытом малиновым бархатом столике лежали, чуть приподнятые с одного конца, две серебряные трубы. На них сверкали освещенные ярким светом надписи:
