– Запомни, сад – не мой, – возразила Аглая, с любопытством глядя на меня – вероятно, по моему лицу читались мысли. – Никакой романтики не будет – ни поцелуев под яблоней, ни вечерних прогулок рука об руку, ни чтения Бориса Пастернака под луной... Леонид Иванович – страшный зануда, и, как ты знаешь, мы уже четырнадцать лет в браке. А вот у тебя мог бы быть собственный сад, если бы ты тогда...
– Ах, не вспоминай... – махнула я рукой.
– Нет, буду вспоминать! – сурово произнесла Аглая, поправляя непослушные очки. – Ты дурочка. Я, конечно, тоже дурочка, но ты еще более дурочка, чем я. Он был вполне обеспечен, он дарил тебе подарки, предлагал руку и сердце...
– Господи, кто только мне этого не предлагал...
– Нет, я о серьезных предложениях! Он любил тебя.
– Да, а потом заявил, что во мне нет огня.
– Ну, ты тоже ему много чего лестного наговорила... Я, конечно, не психоаналитик, но вы вполне могли бы помириться. Целых пять лет вы прожили вместе!
– Мне никто не нужен, – насупилась я.
– Я и вижу, – сердито произнесла Аглая. – Во что ты превратилась? За один год ты сделала из себя такое страшилище, что ни один нормальный мужчина...
– Ты ничего не понимаешь! Это называется сменой имиджа. У тебя просто устарелый вкус, тебе нравятся барышни с конфетных коробок, кукольные личики... Ты сто лет ходишь с дурацким бантом и думаешь, что он выглядит мило и оригинально...
– Не трогай мой любимый бант! – вспыхнула Аглая.
В самом деле, я уже не могла представить ее без этого черного капронового банта, который огромным увядшим цветком вот уже много лет болтался у нее на затылке. Когда-то, когда Леонид Иванович был еще студентом строительного института, он сказал юной Аглаше, что ей очень идет бант и что в профиль она похожа на древнегреческую камею. Похоже, Аглая решила не снимать бант до самой смерти. Интересно, а спать она тоже ложится в нем?
– Ладно, не буду... Вон твой троллейбус. – Я принципиально не любила ссориться. «Рыбья кровь», – как-то сказали обо мне. Именно тот человек, в чьем саду я могла сейчас гулять...
– Ладно, до завтра... – Аглая тоже не любила выяснять отношения. – И не забудь зайти завтра с утра к Викентию!
Я помахала ей рукой, а сама спустилась в метро.
Черные стекла в поезде отразили мой светлый лик. Нет, Аглая ничего не понимает... Я нравилась себе такой – новой. «Если вы переживаете душевный кризис – смените прическу...» – рекомендовали дамские журналы. Я и сменила.
Раньше у меня были длинные, почти до пояса, волосы, крашенные в яркий тициановский цвет, или попросту рыжий, брови я немилосердно чернила, а для губ использовала оранжевую помаду. «Какая эффектная девушка», – говорили мне раньше. «Ты пытаешься хотя бы внешне сделать себя ярче» – это уже говорил мне он, и с осуждением, и с восхищением. «Преподаватель не должен слишком отличаться от своих студентов, – со сдержанным одобрением кивал Викентий, наш бог-громовержец. – Я демократичный руководитель... Цветите, детка!» – «Настоящий розан!» – вопила Аглая.
Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы – и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей – теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницы, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы – что-то бежевое, естественное... В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось...
Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?
* * *
– Заходите, детка, – стальным голосом произнес Викентий. Он со всеми говорил стальным голосом – с тех пор, как стал ректором и ему пришлось разбираться с разгильдяями-студентами и интригами преподавателей, всяких там доцентов и профессоров. – Сегодня двадцать седьмое, как дела?
– Спасибо, Викентий Петрович, хорошо, – примерным голосом ответила я. – Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным...
– Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна, – припечатал Викентий. – У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам... Если к зиме не исправится – отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.
