Лестница упиралась в крепкую дубовую дверь, отделявшую кухню от подвала. Эта дверь была, в некотором роде, такой же особенной и так же отличалась от остальной части дома, как и подвал. Столь странную дверь вряд ли кто-то ожидал бы увидеть в современном доме; конечно, необычно было и то, что дверь находилась во внутренней части дома — толстая, крепко сбитая, ловко подогнанная, с огромными железными полосами и замком, который выглядел так, словно был перенесен сюда прямиком из обители мрака. Если бы дверь отделяла дом от внешнего мира, это было бы понятно; но подобная дверь, разделявшая кухню и подвал, казалась странной и неподходящей.
С самых первых месяцев жизни Томми Такер казался несчастным в кухне. В передней комнате, в гостиной и особенно на втором этаже дома он вел себя как обычный здоровый ребенок; но стоило отнести его в кухню — он тотчас начинал плакать. Его родители, простые люди, ели на кухне за исключением тех дней, когда у них бывали гости. Поскольку денег не хватало, госпожа Такер делала большую часть работы сама, хотя иногда она нанимала прислугу, чтобы заняться экстренной субботней уборкой; таким образом, большую часть времени хозяйка проводила на кухне. И Томми оставался с ней по крайней мере до тех пор, пока он не начал ходить. И почти все время он был решительно несчастен.
Когда Томми научился ползать, он не терял времени, всячески стараясь выбраться из кухни. Едва мать отворачивалась, как малыш уползал со всей возможной скоростью к той двери, которая вела в переднюю часть дома, к гостиной и в прихожую. Удаляясь от кухни, он казался счастливым; по крайней мере, он переставал плакать. А когда его возвращали в кухню — завывания мальчика убеждали окружающих, что у него желудочные колики; тогда на помощь приходили шарики кошачьей мяты и настой шалфея.
Пока мальчик не научился говорить, Такеры не имели ни малейшего представления, что заставляло его так сильно кричать, когда он оказывался на кухне. Другими словами, ребенок вынужден был страдать в течение многих месяцев, пока не получил хоть какой-то помощи, и даже тогда, когда он объяснил родителям, в чем дело, они не смогли ничего понять. Не следовало этому удивляться — они были трудолюбивыми, простыми и бесхитростными людьми.
Наконец они узнали от своего маленького сына следующее: если дверь подвала была закрыта и надежно закреплена тяжелым железным засовом, Томми мог по крайней мере спокойно есть; если дверь была просто закрыта и не заперта, он дрожал от страха, но сохранял спокойствие; но если дверь была открыта, если даже малейшая темная полоса была видна, если дверь была хотя бы неплотно притворена, тогда трехлетний малыш кричал до изнеможения, особенно если его усталый отец запрещал Томми покидать кухню.
Играя в кухне, ребенок приобрел две занятные привычки. Тряпки, обрывки бумаги и деревянные щепки он непрерывно запихивал под толстую дубовую дверь, чтобы заткнуть щель между дверью и порогом. Всякий раз, когда госпожа Такер открывала дверь, она обнаруживала какой-то хлам, подложенный сыном. Это раздражало ее, и малышу не раз доставалось за подобные поступки, но наказание не действовало никоим образом. Другая привычка была столь же необычна. Как только дверь закрывали и запирали, Томми отважно приближался к ней и ласково гладил старый замок. Даже когда он был настолько мал, что ему приходилось стоять на цыпочках, чтобы коснуться замка кончиками пальцев, он тянулся к железу и медленно проводил по нему руками; позже, когда мальчик вырос, он привык целовать замок.
Его отец, который видел мальчика только в конце дня, решил, что в подобном поведении не было никакого смысла, и пытался — на свой суровый лад — отучить парня от глупостей. Конечно, много работавший, занятой человек даже не пытался понять психологию и причины поведения сына. Все, что знал отец, сводилось к одному: его маленький сын ведет себя очень странно.
Томми любил свою мать и старался сделать все возможное, чтобы помочь ей в домашнем хозяйстве, но одной вещи он делать не хотел — и никогда не делал: он не пересекал границы между домом и подвалом. Если мать открывала дверь, он с криком выбегал из кухни, и никогда не возвращался по своей воле, пока не был уверен, что дверь заперта.
