Среди книг на корпункте не было "Евгения Онегина". Я мучительно вспоминал и даже записал на листе бумаги:
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют
И жизнь могущая дает
И пышный цвет и сладкий плод.
А далее строки беспощадные, но прекрасные в своей откровенности той, какую мог себе позволить один лишь Пушкин:
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвый след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Если не забывать об этих словах, совсем иначе видится не только сам Гремин, но и трагедия Татьяны, которая, конечно же, понимала, что чувства к Онегину - может быть, самое светлое из того, что даровала ей жизнь. Тут кстати подумать и об объяснении Евгения и Татьяны в беседке. Мятеж, быть может, уже зрел в душе Онегина. Недаром же он сам о себе говорил, что не создан для блаженства. Тогда для чего же? Для борьбы? Татьяна предлагала ему обычную женскую любовь и верность. Она хотела быть примерной женой, матерью. А что, если Онегин просто-напросто не увидел в Татьяне еще и друга, единомышленника? Что, если он, сам того не сознавая, отказался от нее уже потому, что чувства ее слишком камерны? Обо всем этом мы можем строить только догадки. Но если бы знать точно, где был во время декабрьского восстания Онегин и где был Гремин, насколько понятнее стала бы и Татьяна! Да и вся ситуация в целом.
Никогда не запивайте димедрол пепси-колой!
2
Когда я рассказал о странной посетительнице Флоре, та пожала плечами:
- Когда Вячеслав Александрович...
- При чем здесь Вячеслав Александрович? Он давно в Москве.
- А грубить не надо? - спокойно сказала Флора. - Даже если вам что-то не нравится. Вячеслав Александрович был человеком очень сдержанным и вежливым. Но я больше вслух вспоминать о нем не буду, если вас это так нервирует.
Затем она села за машинку. Я уехал на песочном "Москвиче" в совхоз, а когда вернулся, Флоры на корпункте уже не было. Смолотый кофе и выставленная на газовую плиту кофеварка наводили на мысль, что обо мне робко позаботились. Значит, Флора не сердилась. И я в этом окончательно убедился, найдя у себя на столе записку:
"Николай Константинович! Сначала я подумала, что вчерашняя посетительница - истеричка. Но, боюсь, мои слова были слишком поспешными. Я и сама знаю похожую историю. Год назад так же внезапно запела подруга моей сестры. У нее тоже долгие годы не было успеха. И вдруг голос окреп, она стала петь смело. Помню, что говорили именно о внезапно возникшей смелости. Она тоже уехала. Но ее адрес можно узнать. Может быть, есть какой-нибудь педагог, который знает секрет, но никому не выдает его? Ф.".
Я скомкал записку и выбросил в корзинку. Бред. Кто-кто, но я-то отлично понимал, что никаких особых секретов в вокале нет. Есть вокальные школы, есть многолетние упорные занятия. И ни у кого в один день не менялся характер звучания голоса. Если так называемые "верхи" тусклые, звонкими и светлыми их в один день не сделаешь...
Взяв чистую стопку бумаги, я принялся писать статью о совхозе. Это реальность. Внезапно запевшие безголосые певцы - чушь...
Затем просмотрел почту. Среди писем было несколько интересных. В частности, следовало в ближайшие дни заняться жалобой инженера завода мотоциклов, который ясно и четко объяснил, почему руководству завода невыгодно внедрять в производство новую модель: раз серийная все еще пользуется достаточным спросом, нужно ли спешить с внедрением нового? К сожалению, на одном из совещаний инженер слишком уж горячо доказывал свою правоту. Возникла перепалка между ним и главным инженером. Последовали так называемые оргвыводы.
Я положил письмо в папку с надписью "Срочные дела".
У двери позвонили. Это была Марина. Теперь уже в желтом платье и босоножках на платформе. Я подумал, что в средствах она не стеснена. Марина шла так легко и плавно, что казалось, будто она плывет по паркету. Но в юности она все же ходила иначе. Тогда она как бы неслась по воздуху над землей, теперь эта легкость и стремительность исчезли.
