И тут ее красный мир заслонила тень. Приоткрыв полуслепые от солнца глаза, Инна прищурилась и увидела, что перед ней кто-то стоит. Женщина, поняла Инна по худым рукам и юбке.
Та склонилась к ней, разглядывая лицо девушки, у которой из-под платка выбивались серебристые пряди.
— Это ведь дочка Хильмы, Серебряная Инна, не так ли? — Женщина опустилась на скамью рядом с ней. — Ты меня узнаешь, девочка? Нильс-Мари меня все тут зовут.
Инна кивнула. Удивительно, но она ее узнала. Одна из тех женщин, что навещали Хильму при жизни и помогали ей с домашними делами. Это было в другое время и в другом мире, мире, в котором Инна была совсем маленькой и которого больше нет. Но этот мир только что стоял у нее перед закрытыми глазами. Теперь он метался внутри нее как крик. Узел в животе начал расти, разбухать, подниматься, увеличиваться до невероятных размеров. Инна опустила голову женщине на плечо. Ее сотрясали сдерживаемые рыдания.
Женщина по имени Нильс-Мари обняла ее за плечи.
— Не плачь, — сказала она.
Приподняв лицо девушки, она заглянула ей в глаза.
— Вот и хорошо, — сказала женщина. — Посиди здесь немножко, пока я схожу за мукой. А потом вместе пойдем. Нам по дороге.
И Инна осталась сидеть на скамье перед лавкой. Как можно было забыть то, что произошло? Как можно было потерять эти воспоминания? Выйдя из магазина с пакетом муки под мышкой, Мари нашла Инну все в той же позе.
— Ты ведь домой идешь, да? — спросила она.
Инна поднялась, прижимая к груди узел.
— Лавочник дал мне немного колбасы. Я хотела ее съесть.
— Можешь съесть у меня дома. Я тебя угощу кофе и хлебом.
Мари жила на хуторе в полутора километрах от Крокмюра на пути в Наттмюрберг. Они с Хильмой бывали там раньше, когда возвращались из лавки или по церковным праздникам.
Говорили они мало.
— Выходит, старик еще жив... — пробормотала Мари, — значит, это тебя не корова хвостом по щеке так хлестнула.
Инна дернулась. У нее что, остались следы на лице?
— Господь дал ему время, чтобы он исправился, — продолжала Мари. — Говорят, самые худшие люди живут дольше других, чтобы у них было время раскаяться и исправиться. — Она усмехнулась и ткнула Инну в бок. — Но Кновель — это не тот случай. Горбатого могила исправит.
Инна молча шла за ней. Ей нечего было сказать: мысли и воспоминания путались в голове. Но ей нравилось просто идти рядом и слышать человеческий голос.
Когда они потом, поев колбасы с хлебом, пили горячий кофе, Мари сказала:
— Можешь мне не рассказывать, как тебе живется на хуторе. Я все прекрасно представляю. Но ты должна знать, что ты уже взрослая. У него нет на тебя никаких прав. Ты можешь уйти, Инна. Можешь наняться в служанки или найти себе мужа.
Инна перевела взгляд на блюдце и осторожно поднесла его к губам. Выпив последние капли кофе, она опустила блюдце на стол. За окном росла рябина, на ветке которой сидел дрозд. Какое-то время Инна следила за ним взглядом, потом снова посмотрела на Мари.
— У меня там всё, — сказала она. — Скотина, всё.
Мари вздохнула:
— Да, но в Писании сказано, что дети должны покинуть родительское гнездо, когда придет время. Это как закон, понимаешь?
— Нас в Наттмюрберге эти законы не касаются.
— Это тебе Кновель сказал?
— Нет, я сама это сегодня поняла, когда была в лавке. Но я и раньше об этом размышляла.
— Размышляла? Ты говоришь совсем как Хильма. — Она наморщила лоб и передразнила: — «Я и раньше размышляла.»
Инна засмеялась:
— Совсем как мама. Она так же морщила лоб!
Мари подлила Инне кофе.
— Мне пора, — сказала Инна.
— Можешь остаться переночевать.
— Нет, пойду, все равно на улице светло. И Кновель коров не подоит.
— Приходи в деревню почаще. Я тебя навестить не могу. Ноги уже не те. И этот старый черт... боюсь, не выдержу и прибью его со злости. Хильма тоже так говорила.
— Главное не показывать страха, — ответила Инна, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Да-да, но это нелегко.
От Мари Инна вышла уже затемно. Однако Инна не боялась ходить по ночам. Она вообразила, что идет не одна, а рядом с ней Хильма. Но самое удивительное, что в ее фантазиях мама была маленькой девочкой в коротком грязном платьице. И она крепко держалась за Иннину руку. Нет ничего странного или страшного в том, что мама такая маленькая, подумала Инна. И они вместе пошли в Наттмюрберг.
