Июнь в саду – божественное время. Выдалось несколько дождливых дней, зелень дружно пустилась в рост, и траву снова придется стричь, но все равно хорошо видны стрелки упругих листьев юкки. Она будет цвести, хотя соседи убеждали, что юкка цветет только тогда, когда ей нравится, и там, где ей нравится. Видно, у меня ей хорошо. Вчера приезжала мама. Она тяжело вздохнула, увидев сорняки на моей альпийской горке, а потом все выполола. Портулак будет красив в этом году, его мясистые черешки налились соком и густо разрослись. Я не могу найти себе места: Остапко затаилась, а заверяла, что позвонит и сообщит, как обстоят дела в нашем чудесном бизнесе. Я тщательно прячу от Адама выписки со счетов, в банк не ходила – и так ясно, что там. Тося спрашивала, куда мы поедем в отпуск и когда я заплачу за путевку в турлагерь. Адам вчера сел перед компьютером и нахмурился. У него снова что-то не ладилось. Я весь вечер названивала Остапко. Последний раз – в половине двенадцатого ночи. Никто не ответил. Начала беспокоиться без всяческих на то оснований.
Тося объявила, что не пойдет сегодня в школу, потому что и так в классе стоит сплошной смех, уроков нет, оценки давно выставлены, ребята ничем не занимаются. И она потребовала, чтобы я написала учительнице записку, потому что они решили ехать с Исей в Варшаву покупать купальник. А я решила переговорить с Улей. Пора кончать с этими теориями, что детям нужно разрешать то, что они и так сделают без нашего родительского позволения. И это Улино «соглашайся, если нет другого выхода» ни к черту не годится. Если Уля разрешила Исе не ходить в школу, это ее дело. Тося здесь ни при чем. Я позвонила подруге, настроившись по-боевому, и спросила:
– Уля, что сегодня делает Ися и почему она не идет в школу, ведь до конца учебного года еще целых две недели?
В ответ – ни звука, и только через минуту чуть слышный шепот:
– Ютка, а почему ты думаешь, что Ися не идет в школу?
Я опешила. Тоська вошла в комнату и стала делать мне отчаянные знаки руками. Я оторопела. Моя собственная дочь мне доверилась, а я, не мешкая, донесла на Исю? Моя дочь оказалась честной, а Ися ничего Уле не сказала? И как же я теперь выгляжу? Что будет с нашей дружбой? Как же теперь Исе дружить с Тосей? Что я натворила! Как же мне после этого жить? А Тося стояла передо мной в умоляющей позе, а глаза, как у серны, которую охотник взял на мушку. У меня подкосились ноги, и я бодренько в трубку:
– Я пошутила. Хотела тебе сказать, чтобы ты написала Исе записку в школу – девочки договорились поехать в Варшаву, да и чего из-за трех уроков тащиться (что это я несу такое?), ну я и подумала, что, может, удастся тебя уговорить в виде исключения…
Тося закатила глаза, что, видимо, должно означать ее благодарность мне по гроб жизни, а я разозлилась на себя, на нее, на то, что позволила собой манипулировать, и я готова была немедленно отказаться от собственных слов, но прикрыла трубку рукой и сказала дочке:
– Но до конца года не пропустишь больше ни одного дня, дай слово.
Тося в знак согласия кивнула, а Уля проговорила в трубку:
– Вообще-то я немного удивлена, потому что до конца года еще две недели, я не вижу повода, чтобы…
Я знала, что она хочет сказать, но запуталась еще больше:
– Я хотела, чтобы Тося забрала у моей мамы несколько книжек, вот я и подумала, что было бы неплохо, если заодно… Может, сделаем исключение? Ты ведь сама говорила: если нет другого выхода, то надо согласиться.
– Но у нас есть другой выход. Девочки могут пойти в школу.
