Возбуждение в руках и ногах Флортье перешло в мучительное жжение, а окутавшая ее темнота давила все сильнее. Сердцебиение все учащалось и переросло в бешеную чечетку, от которой у нее заболело в груди и стало трудно дышать. Ночь пугала ее. Но не так, как в детстве, когда ей мерещились в темноте чудовища и прочие злые существа, которые властвовали над ночными пространствами. Теперь она больше всего боялась тихой ночной тьмы с ее тенями, которых не видишь, а только чувствуешь. Тьмы, в которой чудятся разные образы, голоса и запахи. Ведь они тревожат старые раны и не позволяют их забыть.
Флортье свернулась калачиком, обняла подушку, прижала к груди и уткнулась в нее носом. Она сможет все забыть, когда-нибудь. И тогда прошлое уже не будет властным над ней, даже ночная тьма не будет казаться ужасной. Когда-нибудь.
Лампочка над койкой давала слабый свет, и большая часть каюты, которую занимала Якобина, оставалась погруженной в темноту. Она лежала, повернувшись к стене, в просторной ночной рубашке с длинными рукавами. Ее волосы были заплетены в одну косу. В маленькой нише на обшитой деревом переборке стояла ваза с букетиком; узкая планка не давала вазе опрокинуться при сильной качке. Но сейчас пароход уютно покачивался на волнах, и вода в вазе слабо колыхалась. Тусклый свет лишил цветы в букете их ярких красок, и сейчас они казались восковыми, полными внутреннего свечения, а иногда Якобина ощущала их сладкий аромат.
Уже давно она не получала в подарок ничего, что было бы ей так дорого. Конечно, это не то, что цветы от поклонника, но ведь Флортье почувствовала ее тоску и огорчение и поделилась с ней знаком внимания господина Ааренса, а это дорогого стоило. Якобина была с детства приучена к самоограничению, но всегда считала себя обойденной вниманием и любовью и теперь сомневалась, сумела бы и она так поступить на месте Флортье. Всякий раз, думая об этом, она испытывала легкий стыд. Но при этом у нее неизменно теплело на сердце.
Якобина тяжело вздохнула и повернулась на спину. Ей очень хотелось точно знать, что дружелюбие Флортье искреннее, что за ним не скрываются ни жалость, ни хитрость. Как когда-то у Тины. Якобина положила локоть на лоб, словно защищаясь от удара, и уставилась в потолок.
В тот день она с большой неохотой пошла с матерью на кофе в дом де Хаансов. С тех пор как Бетье, Иоханна, Йетте и Хенни отвернулись от нее, старой девы, с которой и поговорить-то не о чем, если речь заходила о браке и детях, Якобина и вовсе потеряла интерес к таким встречам. Но часы, проведенные в салоне на Принсенграхт, неожиданно показались ей короткими благодаря Тине Вестервелдт, с ее шелковистыми, светлыми волосами, безупречным цветом лица и стройной фигурой, словно мейсенская статуэтка. Глаза Тины, голубые, как дельфтский фарфор, украшавший дом ван дер Беек, смотрели на мир с живым любопытством, а ее смех и непринужденная болтовня всякий раз вытаскивали Якобину из ее замкнутости. Тина казалась дуновением свежего ветерка среди бархатных портьер и толстых ковров, пахнущих крепким достатком; словно запах кофе и какао, которыми торговало семейство де Хаанс, постепенно просачивался в дом и со временем стал прогорклым, смешавшись с запахом пыли. Якобина и Тина читали одни и те же книги, любили Шуберта и Бетховена и смеялись над одинаковыми вещами. Берта ван дер Беек радовалась, что ее нелюдимая дочь снова отважилась высунуться из своей раковины, и не возражала, когда девушки на прощанье обменялись адресами, переписывались, а Тина после этого часто приезжала в их дом на канале Ньиве Херенграхт. В то лето Якобина расцвела; она была счастлива, оттого что нашла в Тине близкую по духу подругу, которая прекрасно общалась не только с ее родителями, но и с братьями Хенриком и Мартином. Она от всего сердца радовалась, когда между ее старшим братом и Тиной завязались нежные отношения, и осенью с благословения родителей состоялась помолвка.
Якобина еще сильнее прижалась к подушке и натянула до носа простыню, когда вспомнила тот октябрьский день.
«Зачем нам вообще брать ее с собой?» Тина произнесла эти слова шепотом, стоя в дверях салона, но в просторном холле ее голос взлетел вверх по ступенькам. Наверху, на площадке, стояла Якобина, судорожно сжимая шляпу и перчатки. Она с радостью согласилась на предложение Хенрика осмотреть с ним и Тиной дом, который он намеревался купить для своей будущей семьи. По поручению матери Якобина составляла списки гостей предстоящей свадьбы, которая была намечена на весну; изменяла их, дополняла, переписывала заново. Ответ Хенрика начался с невнятного бормотания, в котором потонули первые слова. «…Ведь больше некого». Якобина сглотнула комок в горле, и кровь прихлынула к лицу. «…Все-таки твоя подруга!» Тина что-то недовольно возразила; потом, вероятно, подняла голову и посмотрела на Хенрика, потому что ее последующие слова, прозвучавшие с ласковым воркованием, были слышны отчетливее. «…Мне ведь пришлось что-то придумать, чтобы ты обратил на меня внимание! Все, кого я расспрашивала о тебе, говорили, что Хенрик ван дер Беек признает только работу и не отвлекается на удовольствия. Если бы я не вцепилась в твою сестру, ты никогда бы не обратил на меня внимания!» Хенрик только засмеялся, польщенный ее словами, и, вопреки своей обычной строгости, громко чмокнул свою возлюбленную.
