В тот год, без Вас, я жил на чердаке,
Писал канцоны, хаживал к обедне
И растравлял мучительные бредни,
Чтоб жить отшельником в глухой тоске.
Безвольный, зябкий, уходил в диван —
Продавленный, он все же был чудесен,
И возбуждала на обоях тусклых плесень
Полувидений зыбкий караван.
И белой ночью хриплые куранты
«Коль славен» повторяли каждый раз,
А я писал без свечки все о Вас,
Иль раскрывал потрепанного Данте,
И сладок был мне облик жизни новой,
Иль шел к Неве, пустынной и гранитной,
Когда дворцы, свою утратив тень,
Серели массою лепной и слитной
Над ширью вод, бесцветной и суровой.
Я знал тебя, ревнивая мигрень,
Ты спутница холодных лихорадок,
Но полным был мой самый трудный день,
И мир благословен и трижды сладок.
Порой, скитаясь, я читал афиши.
Карсавина, балы и чтений ряд, —
Солдаты шли с оркестром на парад,
И мчались рысаки быстрей и лише
Автомобилей черных. Вот летит
И сыплет комья льда из-под копыт;
Прелестница склоняет профиль свой,
И сладок ей и теплый снег, и слякоть,
И воздух талый, влажный и такой,
Что хочешь и смеяться и заплакать.
Я радовался пышности витрин,
И женщинам, и теплым ливня струям.
Я верил пьяным, острым поцелуям,
Которые волшебно пел Кузмин,
Но все вставало смутным и далеким.
И боль и нежность — было все иным.
Я с демоном сдружился грустнооким
И вел беседы сладостные с ним.
Добро и зло и время и пространство,
Софокл и Эпикур и ты, Сократ,
В чьем жале — гибельней цикуты яд,
Эллады прелесть, галльское жеманство,
Все наших было темою бесед.
Уж ложечкой звенел, спеша, сосед,
Пил громко чай и уходил на службу,
А мы рассматривали по Платону дружбу,
Опустошая общий наш кисет.
В дыму табачном смутно Гость мой плавал,
Горящий взор и нежных щек овал
Порой смущенье жуткое внушал,
И я готов был вскрикнуть: кто ты, дьявол?
Но с грустью он, кивнув мне, исчезал.
Я шел к обедне, плакал в тихом блеске
Угодных Лику тоненьких свечей, —
Но тот же скорбный взор встречал на фреске,
Не Иоаннов, нет, но знал я, чей, —
И наступало вдруг успокоенье.
Я шел по Летнему, покинув храм,
Когда возникло вдруг во мне решенье —
И сел на пароход на Валаам.
Взволнованно машины сердце билось,
Паломники в дырявых армяках,
Две дамы в трауре, судья, монах,
Трясин береговых и мхов унылость
И ветер свежий с Ладожского дул,
И густо плыли облака крутые.
Под говор я на палубе заснул
О паспорте, о пашне, о России.
Все обреченным стало; тускло тени
Рождали запах розы. Трудный вздох
Тоской меня наполнил, и заглох
Последний отблеск трепетных томлений.
Я знал, со мною милый кто-то рядом,
Но тяжких век не в силах был поднять
И встретиться с его горящим взглядом.
И вот вся теплая его кровать,
Слеза застлала взор, по телу дрожь…
В последний раз коротким поцелуем
