— Что ж, хорошо. Гуляй! У нас тут природа — хоть стихи пиши. А можно и повесть.
— Я уже свою написал.
— Ну, тогда покупай удочки. Ты, может, у меня поселишься? Отведем с Липой тебе светличку...
Федор окинул взглядом завидную Василеву хату, а потом оглянулся на отцову. Она — словно старец-калека. Согнулась, припала к самой земле, будто стеснялась взглянуть своими приземистыми окнами в светлые, ясные — Василевой.
— А батька почему не забрал? — Федор пристально посмотрел Василю в глаза.
Тот не отвел взгляда.
— Не хочет — и баста! «Тут, — говорит, — я родился, тут и умру». Да тебе уже не понять этого. Для вас в городах — музеи, галереи, а для него тут и галерея и история вся. Он в ней и отца и мать видит. И нас с тобой малышами...
Они стояли друг перед другом — высокие, статные. Только Федор чуть повыше да лицо крупнее. Крутой подбородок, большие, резко очерченные губы. От них, наискось, — глубокие черточки, морщины. У Василя глаза синие, как Удай в солнечную погоду, у Федора темные, как Удай в ненастье. По этим глазам узнавали в селе Кущеву породу. Дед Лука, совсем низенький, подле них издали казался подростком. Это от матери унаследовали сыновья свой рост, а от отца — глаза и брови.
Попозже сошлись родичи. В селе, да еще в воскресенье, слух о новом человеке летит быстро. Женщины принесли в узелках пирожки, коржики, мужчины — правда, их было немного — явились с бутылками в карманах. Пили «московскую», пили крепкий, со свекольным духом самогон. Гости входили и выходили один за другим. И когда, наконец, Федор собрался вылезать из-за стола, на улице загромыхала и остановилась под окнами повозка. В хату вошел еще один родственник Федора: его двоюродный брат Павло Турчин.
Федор обрадовался ему больше, чем другим.
— А ты каким же ветром? В отпуску? — спросил он после приветствий.
— Суховеем. Я в селе уже четвертый год. Председательствую в колхозе.
— Сам из мягкого кресла встал?
— Потом... Суховеем, говорю же.
Гость повесил на гвоздь кепку и выбил пробку из бутылки.
Федор и Павло вместе в один день взяли в руки пастушьи кнуты, в один день надели школьные сумки. Они и дальше не порывали дружбу: Никодим, старший, удирал от Федора, а от меньшего, Василя, удирали Федор с Павлом. Федор частенько и ночевал у Турчиных. Забирались они вместе с Павлом на печь и шептались там допоздна. Но потом их дороги разошлись. Павло закончил сельскохозяйственный институт, работал в областном отделе сельского хозяйства, затем — в облисполкоме, где занимал немалый пост. А сейчас вот... суховеем. Значит, приехал в село не по своей воле.
— Ну, за Кущей, Кущенят и всю их поросль, — поднял рюмку Павло. — Хотя у тебя ее, кажется, нет, зато у братьев твоих прорастает буйно. Ты женат?
— Да нет... Неженатый...
— Невелика беда, — вступил в разговор Василь. — Теперь баб — по семь за луковицу.
— Да оно ведь... Ну, а как тут у вас? Колхоз как? — поспешил перевести разговор Федор.
— А так. — Павло смачно захрустел огурцом, макая его прямо в солонку. — Вперед не вырываемся, позади не плетемся. Держимся середины.
— Держится... — подмигнул Василь. — Если бы его сила, — он указал головой на Павла, — он бы вмиг наперед выскочил.
— С такими, как ты, выскочишь!..
— А то чего же? — Федор подвинул ближе к Павлу тарелку с капустой. — Ты ешь. Мы уже давно угощаемся.
— Я ему конкурент, — усмехнулся Василь.
— Как это — конкурент?
— Козу держу.
— Ну?
— Ну, он же выжимает первое место по молоку в районе, а моя коза ему в спицы хвост вставляет. Он молоко по два пятьдесят продает, а Белка бесплатно доится.
— А что же ты не позаботишься о коровьем? — улыбнулся и Федор.
— Коровок наш ныне председательствующий брательник скупает по селу. Круто скупает! Я, как бухгалтер, должен был продать первым.
— Вот, вот, слышишь! — ткнул перед собой ложкой Павло.
— Павло, Василь. — Дед Лука, боясь, что они поссорятся, перегнулся через стол и осторожно наполнил рюмки. — Выпейте-ка лучше, не ломайте доброй беседы. А поцапаться найдите другой день и место. Лучше всего — на собрании.
— И правда, — взял рюмку Павло. — Расскажи толком, Федя, где тебя ветры носили, жил как? Ты же как будто конструктор?
