— Я не птица! — сказала Зоя, вздохнув.
— Не ты, а воля птица.
— Что ж толку: развяжешь крылья, куда полечу я одна сиротинкой?
— Э, дружочек мой, нашла бы дорогу и посреди темного леса, не только что посреди белого света… Не девица красоту носит, а красота девицу.
— Нет, я не брошу дом родительский!
— Кто про то говорит: что за охота бросать верный приют… Не то! спроста ничего не сделаешь. Сперва пустим сердце на волю, — пусть его, погуляет, потешится, поищет любви и радостей. Воротится — пустим думку на волю; пусть и она посмотрит, как люди живут. Воротится — тогда подумаем о суженом-ряженом.
— Это что-то чудно!.. а все-таки дома буду сидеть?
— Вот раз! Зоя дома останется, а ты полетишь, куда глаза глядят.
— Как будто Зоя и я — не все равно.
— Глупенькая; а книги читает!
— Я не понимаю!
— Нашел тупик! да я тебе растолкую. Случалось тебе сидеть дома сложа руки, ничего не видя, ничего не слыша?
— Очень часто случалось.
— А что это значит? Это значит, что самой-то тебя дома нет: сама-то ты носишься невесть где… Так да не так и я сделаю: будешь ты дома, да не будет тебя в дому; а будешь там, где сама захочешь.
— Если б это можно было!
— Чего не можно, да не все то мы знаем. У каждого есть своя наука, свое и уменье. И я кой-чему выучилась из старых писаний.
— Отчего же я читала старые книги, а про это ничего не читала?.. даже в книге «Открытые тайны древних магиков»[6].
— Кто их открывал!.. Не по этим книгам я училась: нашенские книги не пером писаны… Да не об этом дело; что знаю, то знаю, и тебе помогу.
— Если б это можно было, я бы не знала, что дала за это!
— Ни золота, ни спасибо, — ничего не нужно; только: шу, шу, шу, шу… слышала?
— Да для чего ж это?
— Уж это я знаю; на разные снадобья. Дам я твоему сердечку сорочьи крылышки: летит, куда хочет, далеко ли, близко ли… только, чур, рано ли, поздно ли воротиться домой ровно в Ивановскую полночь.
— Что ж за охота летать сорокой!
— Не бойся, это только говорится так; будет оно летать сорокой, а всем казаться красной девицей. Какой хочет, на выбор: увидит любую красавицу, и будь ты она.
— Если бы так!
— Так и будет… Ну, скинь же крестик, мое сердце.
— На что это?
— Так следует. Скидай же, скидай! не бойся!
Зоя послушно скинула крестик, повесила к образам.
— Ну, протяни ко мне ручку… держи ладонку…
Зоя подала руку, открыла ладонку. Ведьма повела по ладонке круги пальцем, зашептала…
— Ой! — хотела вскрикнуть Зоя, не вытерпев щекотанья…
— Тс! ни гугу!
Снова Зоя протянула руку. Ведьма повела круги, зашептала:
Сорока-воровка
Кашу варила,
На порог скакала,
Гостей сзывала.
Гости не бывали,
Каши не едали.
Этому в тарелочку,
Этому на блюдечко,
Этому на ложечку,
Этому поскребушки…
А ты мал,
Круп не драл,
По воду не ходил,
Воды не носил,
Тут пень,
Тут колода…
А тут…
тепленькая водичка с кипяточком!
Шш, шш!
— Ох! — вскрикнула Зоя, когда ведьма защекотала ее под сердце. У Зои помутились очи, потемнело в глазах. Щекотанье разлилось по всему телу, сладостная дремота налегла на все чувства, она, как беспамятная, припала к открытому окошку… Легонький ветерок обвевал прохладой ее волнующуюся грудь.
III
Восходящее солнце озарило усыпление Зои,
Сорока прыгала подле нее по окну.
«Щелк! щелк!» — раздалось над ухом Зои.
Сорока вспорхнула, задела хвостом, провела концом хвоста под носом Зои.
Щекотанье разбудило Зою; она очнулась бледна, в изнеможении; окинула мутным, робким взором вокруг себя — никого нет. Окинула полусонным взглядом темные берега Днепра, розовое утро и восходящее солнце над туманом реки…
Сорока щелкала близь окна на березе.
Зоя вздрогнула, ее обдало утренним холодом, она чувствовала какую-то пустоту в груди; а мысли так и бушуют в голове… Она перешла к постели, бросилась в пух, закуталась одеялом и задумалась бог знает о чем.
Солнце уже высоко поднялось. Зою приходят будить — Зоя не встает. Зою приходит будить сама мать.
— Вставай тогда, когда другим вздумается! — говорит Зоя сердито.
— Ты, верно, во сне говоришь, моя милая!
— Моя милая!.. какая ласковая брань! — шепчет про себя Зоя.
Она приподнимается с постели. С равнодушием набросила на себя платье, свернула волосы под гребенку, не взглянула даже в зеркало, и вышла в гостиную, к чайному столу, поцеловала холодно руку у отца и матери и села.
