— Ей-богу, право, хочу жениться!.. Я влюблен без памяти!..
— Влюблен? прекрасно!
— Да, и хочу жениться.
— И жениться? бесподобно!
— Что ж тут удивительного?
— Молод, душенька!
— Молодость — не порок в женитьбе.
— На другой день изменишь жене!..
— Вот хорошо! насчет постоянства я постою за себя!
— Не на Зое ли Романовне?
— Хоть бы и на ней.
— Страстно влюблен?
— Страстно! как нельзя страстнее!
— И до свадьбы десять раз изменишь?
— Никогда!
— Об заклад!
— Что за охота наверное выигрывать!
— О чем бы?.. Я должна буду связать бисерный кошелек… а вы должны будете привезти мне десять фунтов киевских конфект… согласны?
— Согласен… только с тем, чтоб вы поговорили обо мне отцу и матери… Я служить не хочу, у меня есть состояние — душ сто с лишком, я хочу быть хозяином.
— Несчастное то хозяйство, в котором будет такой хозяин!
— Полноте шутить, маминька! Скажите, вы не откажетесь исполнить мою просьбу?
— Разумеется, для такого милого сына все сделаю.
Прапорщик хотел взять ее руку и поцеловать, — она отдернула руку.
— Дайте же ручку поцеловать.
— Нет!
— Милая маминька, дайте ручку!
— Нет!
— Умоляю вас!
— Нет!
Прапорщик ловил ее руку, а Анна Тихоновна дразнила его: водила перед ним рукою.
— Пожалоста!
— Ну, поймайте!
И руки ее летали около рук юноши. Казалось, что она магнетизировала его. Настойчивость Прапорщика возгоралась: он уже успел схватить руку, готов был прикоснуться к ней губами — вдруг Анна Тихоновна вырвалась, вскочила с дивана, и — они стали играть в кошку и мышку.
Анна Тихоновна хотела только выиграть десять фунтов конфект — не более.
Едва только юный Прапорщик приложил уста к повисшей от утомления руке Анны Тихоновны, вдруг звякнул колокольчик, подле крыльца фыркнули кони.
— Муж! — вскричала Анна Тихоновна и всхлопнула руками.
Прапорщика обуял панический страх; потому что в самом деле, из шутки могли родиться бог знает какие глупые подозрения. Анна Тихоновна обхватила его и, как чемодан, сунула под кровать, швырнула туда же кивер и полусаблю и бросилась в постель, охая во весь дом.
— Что с тобой, Ашенька! — вскричал вошедший торопливо Стряпчий, весь в пыли и в поту.
— Скорее, скорее за доктором!.. съезди сам, сам съезди! — простонала Анна Тихоновна.
Испуганный супруг бросился опрометью вон, сел снова на почтовую телегу, поскакал за городовым Лекарем.
Когда он возвратился с ним, Анна Тихоновна лежала уже спокойно.
— Что с вами? — спросил Лекарь, приложив руку к пульсу.
— И сама не знаю… вдруг дурнота… такая…
— Это так; это бывает… Может быть, что-нибудь скушали?..
— Может быть, — отвечала Анна Тихоновна.
— Мы что-нибудь пропишем.
XV
День прошел; все наши искатели Зои Романовны, положив свои надежды на ходатайство Анны Тихоновны, по пословице: «Доброе начало — половина успеха» — предались сладостному чувству самодовольствия. Только Поэт, — который по званию своему, или лучше сказать, по призванию ищет всех сил и средств человеческих в самом себе, — не явился к Анне Тихоновне: он считал за низость всякое ходатайство и не хотел ходить окольными дорогами к своим целям. «Есть я, есть и судьба моя, — думал он, — вот ходатай, которого я признаю».
Эта благородная гордость и самонадеянность заключали в себе, по крайней мере, столько же, если не более, надежд на успех, сколько было их и в ходатайстве Анны Тихоновны.
Поэт, в полной уверенности, что его чувства будут оценены, писал стихи с таким одушевлением, какого еще никогда не испытывал. Мысли текли на бумагу шумным потоком; рифмы перекатывались в памяти, как жемчужины; он без труда подбирал самые богатые и низал их для Зои: то украшал ожерельем ее лилейную шею, то надевал поручни, то привешивал серьги, то примеривал, к лицу ли ей чалма, перетягивал стан ее поясом; то всю Зою осыпал мыслями и рифмами; целовал ее то в плечо, то в чело, то в очи; но не прикасался к устам, руки также не целовал: глупо ему это казалось, или слишком умно, или, может быть, он слыхал турецкую пословицу: «Целуй только ту руку, которую не можешь отрубить» — только он не целовал руки даже и мысленно.
Так как воздушные замки строятся не из покупных материалов и без плана, требующего подтверждения строительной комиссии, то Поэт этот род зодчества предпочитал всякому другому. В роскошные, чудные здания переносил он Зою на руках, услаждал ее всем, что сладко, питательно и здорово для чувств, — исполнял все прихоти ума и сердца, бродил с ней по тенистым рощам, по берегам алмазных ручьев, по цветистым коврам, разостланным руками самой весны, говорил ей огненные речи, обвивал ее нежностями любви и дружбы и, наконец, помножал мгновенный восторг на вечность, жил в бесконечном rendez-vous.
