Обстановка на «Титане» и «Дальнем» остывала медленно. Дельфин и его начальничек отдыхали на гауптвахте — после жуткого избиения на генеральском ковре. Сам Барлоу люто жалел, что он — не древний бог и не может вот так просто, без бумаг сбросить их обеих с неба на Землю. Инга третий день лежала в коме — что было невероятным, счастливейшим чудом. Ее непосредственный шеф, медик-1, Алексеев, с первых часов болезни подчиненной вдрызг поссорился с «малокомпетентными» коллегами-«титанами». Поэтому они не участвовали в лечении Петере. Но несколько раз на дню докладывали генералу, что пока «полуграмотный русский» решил придержаться верной методики. А медкомпьютеры «Титана» и «Дальнего», на время стыковки ставшие единой сетью, показывали, что риска для жизни девушки уже нет.
К началу четвертых суток Инга открыла глаза. Непривычные проблески темноватого, ледяного огня в них только подчеркивали бледность осунувшегося лица. Спокойно созерцая белый, полузеркальный потолок, она почти мимоходом спросила:
— Какая-то неприятность?
Петр Сергеевич Алексеев облегченно выдохнул, но счел своим долгом садануть об пол кардиолокатором — благо прибор был рассчитан и не на такое:
— Мол-лодец! Доложи по видео капитану! А денька через два еще генерал выдаст тебе причитающееся!
Пациентка созерцала потолок — только где-то под донышками зрачков плясала усмешка. Лицо — спокойно и холодно. Никаких эмоций.
И — ни одного взгляда на экран медкомпьютера, на данные о своем состоянии, которое, согласно машине, было далеко не блестящим.
Поздний вечер, почти ночь. В такое время освещались лишь служебные помещения — пустые, не гулкие только из-за звукоизоляции. Старпом «Дальнего» медленно двигалась по широкой трубе-туннелю. Мертво улыбалась — сама не зная для кого. Скорее для того, чтобы показать самой себе: все, все в порядке.
Но ей было страшно. ТО, что недавно утащило ее с вечеринки в оранжерее, опять пришло. ОНО появляется все чаще. Нина не возмущалась, не сопротивлялась только вот сегодня не выдержала, сбежала из каюты. Но сейчас уже полностью взяла себя в руки и шла назад — добровольно. И ОНО — ждало, когда она придет к НЕМУ по своей воле.
Она победила слабость. Только вот ноги почему-то все еще ватные. Да сжимает сердце, сильно сжимает…
Дверь с бело-черной пластиковой табличкой приближалась. В голове лениво крутилось какое-то полуреальное воспоминание — будто она идет от двигателей «Дальнего», к которым ее что-то не пустило, вроде бы одна из дверей заработала не так, не открылась на личный код старпома… Воспоминание все больше расплывалось, да оно и не казалось существенным. Может, ОНО использовало даже бегство от НЕГО в своих целях — какая разница?.. Главное, Нина возвращается…
Она, давая себе последнюю поблажку, немного постояла в коридоре, разглядывая витые буквы своей должности и Ф.И.О. Потом нажала кнопку замка, вошла.
И опять — приступ страха, паники. Чисто животный ужас не сознания — оно вроде б не боится, — а самой биологии, самого тела.
Автоматически засветилось золотое бра над кушеткой. Мягкие, тяжелые лучи потекли по «тисненым обоям». Стали почти живыми лица родных — на тоненьких пленках трехмерных фотографий, приклеенных к стенам. В полумраке дальнего угла на пульте бытавтомата слабо заиграли синтетические полудрагоценные камни — и их тоже приклеивала она сама, не в силах смотреть на стандартное безликое уродство этого терминала…
Рагозина села на кушетку — в ее каюте мебель никогда не убиралась в стены. Это немного не по правилам, но все же в Уставе нет прямого запрещения на сей счет. А постоянная, неизменная кровать так пахнет домом… Жаль, что у Нины нет брата. Тогда бы он нес честь рода. А она сама могла бы быть на Земле и не мучиться ощущением Пустоты за стенкой, не изматываться на ненавистных физических тренировках. И тем более никогда бы не встретилась с ЭТИМ…
Она мяла в тонких, нервных пальцах цветастое толстое покрывало — тоже не казенное, а сотканное еще прабабушкой из настоящей (!) овечьей шерсти. Шерсть немного кололась, это было приятно, это отвлекало… от…
