В ту зиму на далеких полях сражений, особенно на севере, который так пугал Сильвию, нашли себе смерть тысячи и тысячи людей. Из Лондона и Виши поступали противоречивые сведения. В январе заговорили о высадке японского десанта на островах Малайского архипелага. Об атаках советских войск под Москвой. Бои шли также и в Крыму. В феврале газеты сообщили, что стоявшая в Бресте немецкая эскадра снялась с якоря. Этому придавали большое значение. Два линкора и крейсер «Принц Евгений» проникли в пролив Па-де-Кале, а затем достигли базы на острове Гельголанд. Виши изображало этот рейд как одно из наиболее важных событий войны на море. О походе немецких военных кораблей вообще много говорили.
Однажды Каранто получил письмо из Пор-Вандра. Товарищи сообщали ему об исчезновении Бертье. В письме не указывалась дата отъезда, но говорилось, что Бертье объявлен дезертиром.
— Что бы ему и нас научить, как это делается, — заметил Лорансен.
— Все это не так просто, как ты думаешь! — воскликнул Тиссеран.
Лорансен покачал головой и прибавил:
— Послушай, Дюбуа, а все же он молодец, твой приятель!
— Конечно… Бертье молодец… В самом деле молодец, — пробормотал Жюльен.
Сказав это, он резко повернулся и вышел из комнаты. Захлопывая дверь, он услышал, как Каранто объяснял товарищу:
— Бертье был его дружок, и, возможно, он ему… В конце зимы заговорили о людях, которые начали оказывать сопротивление немцам в оккупированной зоне. Утром третьего марта Каранто, ходивший на почту за корреспонденцией, возвратился с газетой; он расстелил ее на большом столе и стал читать вслух:
— Виновники более чем сотни покушений, совершенных в оккупированной зоне, наконец задержаны. Французская полиция напала на след террористической организации. Слышите — французская полиция!
— Вот сволочи! — взорвался Тиссеран.
Палец Каранто, которым тот водил по строчкам, вдруг замер.
— Слушайте, — сказал он. — Покушения, направленные против военнослужащих оккупационной армии, угрожали национальному единству и вызвали необходимость репрессий, жертвами которых стали и ни в чем не повинные гражданские лица.
— Туго, должно быть, приходится нашим на севере, — печально проговорил Лорансен. — А я уже четыре месяца ничего не получаю из дому.
Товарищи стали наперебой успокаивать его. Немного погодя Каранто снова прочел вслух:
— Французская полиция выполнила свой долг, невзирая на опасность; несколько полицейских убито во время столкновений.
— Ну, их, конечно, наградят, — заметил сержант.
— Слушайте дальше, — продолжал Каранто. — В конечном счете полиции удалось раскрыть весьма разветвленную организацию. Установлено, что достойные сожаления террористические акты, совершенные за последние месяцы, не были изолированными действиями отдельных лиц, но методически готовились и осуществлялись. Руку преступных элементов направляла тайная коммунистическая организация.
Солдаты переглянулись.
— Значит, в оккупированной зоне существует серьезная организация.
— Она, без сомнения, существует и в наших местах.
— Да, — протянул Лорансен. — Но во главе ее стоят коммунисты.
— Ну и что ж! Это тебя отпугивает?
— Тише, тише, прошу вас! — крикнул сержант.
Спорщики умолкли.
— Возглавляют организацию коммунисты или нет, но она существует, — заявил Каранто. — И это очень утешительно.
Жюльен подумал о Гернезере. В газете не сообщали имен задержанных. Не указывалось даже, где именно произведены аресты. Но одно было бесспорно: как и предполагал Гернезер, в оккупированной зоне нашлись люди, которые объединились для того, чтобы убивать врагов.
Начиная с весны, трудности с продовольствием усилились. Каждую неделю два солдата с поста наблюдения отправлялись в деревню. Они уезжали местным поездом, шедшим в Брассак, и проводили весь день у крестьян. Там они ели сколько могли, что очень забавляло владельцев ферм. Иногда солдаты помогали крестьянам в полевых работах, и случалось, что они ночевали на крытом гумне. Когда наступала очередь Жюльена, ему казалось, что он навсегда покидает Кастр и Сильвию; в такие минуты он ясно понимал, что уже никогда не сможет жить вдали от нее. Наконец подошел и его черед ехать в отпуск. Он подумал о матери, которая присылала посылки, письма и все удивлялась, почему он так долго не едет. Жюльен придумывал множество объяснений, а сам между тем откладывал срок отпуска, уступая свою очередь товарищам. Один только Ритер, казалось, понимал его. Впрочем, Жюльену было не до других. Его мир ограничивался Сильвией. Он не видел ничего, кроме ее темных глаз, и все время боялся заметить в них тень грусти.
