Инсент встряхнул головой. Он был явно доволен собой.
— Думаете, я выздоровел, Клорати?
— Конечно, еще недавно ты бы перед этими словами не устоял, даже, скажем, до встречи с Грайсом.
— Верно! Грайс для меня оказался откровением. Могу вам признаться. Я смотрел на него и думал: «Хорошо, что меня Бог миловал…»
— Для тебя опасность еще существует, Инсент.
— Я так хочу снова приносить пользу. Мне просто физически плохо, как вспомню, что позволял Кролгулу вертеть собой как угодно. Ох, Клорати, как я мог на это пойти? — Тут он вскочил с трагической улыбкой и выбежал за дверь.
Ну, догадываетесь, что я сейчас расскажу? Вот именно. Инсент не устоял, поддался Кролгулу, причем практически сразу, а тот так и ждал его в засаде.
Инсент бежал по улицам, улыбаясь от восторга. Он увидел, что в его сторону движется толпа, а в ней разглядел своих знакомых. Эта толпа была не похожа на другие, кричащие, вопящие, все разрушающие на своем пути: тут люди шли спокойно, выполняя решение, принятое ранее в доме общественных собраний, — сохранять дисциплину и ответственность. Те, кто двигался во главе колонны, дружескими криками приветствовали его.
— Вы куда? — закричал он в ответ.
— Идем потребовать всеобщей мобилизации для защиты Волиена от Сириуса! — крикнули ему. И еще: — Эти предатели там, наверху, дадут нас завоевать, пальцем не пошевельнут, чтобы хоть что-то сделать. Они там все — шпионы Сириуса.
И теперь Инсент уже шагал рядом с ними во главе колонны в сторону, противоположную той, которую выбрал поначалу. Вслух он прокомментировал:
— Очень толковая мысль. Хотя вас в любом случае завоюют, — добавил он, как бы про себя, и увидел, что руководители переглянулись и отодвинулись от него подальше. — Но это не имеет значения, — говорил он весело, все еще под впечатлением нашего недавнего урока. — Их вторжение продлится недолго. Как оно может быть долгим? Сириус взял на себя непосильную задачу. — Увидев по лицам товарищей, что они рассердились и не согласны с ним, Инсент удивился:
— Непонятно, как можно сердиться, когда перед вами факты.
— Факты, вот как? — сказал один из руководителей, — по-моему, так это все смахивает на предательство.
— Предательство? — выдохнул Инсент. Теперь он бежал вдоль колонны, вещая: — У каждой империи есть свой срок, и часто, незадолго до того как рухнуть, их правители вдруг лихорадочно начинают вести захватнические войны, словно бы внезапно спятив…
— Нам не нужны пораженческие разговоры! — заорал один из лидеров и оттолкнул Инсента. И тут же из толпы, маршировавшей за ними, послышалось сердитое рычание, потом крики:
— Предатель!
Другой лидер заявил:
— Такую накипь, как ты, мы искореним — выведем всю эту гниль. Ты один из них, судя по твоей речи.
— Да вовсе нет! — Инсент все еще бежал рядом с ними, даже держал за руку кого-то из своих знакомых. И в этот момент вдруг осознал, кого.
— Кролгул! — воскликнул он.
И именно в этих обстоятельствах бедному Инсенту пришлось пройти тестирование.
— Какая крайняя политическая наивность! — воскликнул Кролгул.
— Это про меня, что ли?
— Ревизионист, — прошипел Кролгул.
— Ой, только без глупостей, — сказал Инсент, но на него этот упрек произвел впечатление. — Разве вы не понимаете, что это ничего не значит?
Кролгул втащил его прямо в середину небольшой группки лидеров, возглавлявших колонну, и Инсента окружили угрожающие лица.
— Говоришь, ничего не значит? Ты оскорбляешь мысли Священного Руководителя, верно?
— Нет, нет, конечно, нет, я не…
— Реакционер, — было следующее ключевое слово, посильнее первого, и Инсента эти слова очень ослабили.
Но он все еще трепыхался.
— Разве я такой? Что значит это слово? Реакци… Да про какие реакции идет речь? Реакции на что? — требовал он ответа, а окружающие ругались и ворчали, как стадо зверей. Их независимое поведение, их самодисциплина, их решимость не быть толпой — все это растворилось, и всему виной был Инсент, тот самый, которым с улыбкой манипулировал Кролгул, воплощавший собой тип достойнейшего ответственного революционера. Глаза Кролгула горели решимостью разрушить все на тропе исторической неизбежности, или как ее там называют, лицо его оживлялось торжествующей жестокостью.
