Тембр ее голоса сменился, теперь казалось, что у девушки застряли слезы в горле, и больше ей было не продержаться. Но она все же пыталась, хотя было ясно по выражению ее лица — по ее нетерпению и недовольству самой собой, — что она догадалась о своем поражении.
— …Почему мы сейчас так страдаем от неумелости и глупости бюрократии, стонущей под тяжестью собственной некомпетентности? Почему на одной улице мы видим лица молодежи, которая никогда не знала, что такое открыть свой конверт с зарплатой за свою честную работу…
Ее голос сорвался на слове «работа»; прозвучал звуковой сигнал. Девушка вышла, держась храбро, но на глазах ее сверкали слезы разочарования.
Следующей оказалась типичная уроженка Словина — хрупкая, бледная, таким всегда трудно убедить в своей силе солидных, бесстрастных грубоватых обитателей других планет. На самом деле они упрямы и терпеливы, и их нервная система гораздо менее подвержена вспышкам эмоций, чем у большинства других, так что те, кто близко с ними общался, их очень высоко ценят. Экзаменаторы ждали многого от этой с виду хрупкой революционерки: и на самом деле, она легко преодолела те контрольные слова, на которых сломались предыдущие соискатели.
— …за честную работу, а на другой улице нас тошнит от вида лиц молодежи, до предела разбалованной и бесполезной. Почему? Почему?
При этих подряд двух «почему» все ее графики поднялись вверх почти до опасного предела, но женщина сама вовремя опомнилась.
— Почему? Причину все мы знаем! Что же делать? И это мы тоже знаем. Да, знаем. Разве нет? Наше положение плохое. Оно ужасно. Но не безнадежно. Что же нам надо? Что нам необходимо? Жертва. — И тут ее график зашкалило вверх. Но таким неожиданным был внезапный подъем пера самописца, что экзаменаторы посовещались и посоветовали ей пойти отдохнуть, а затем вернуться и сделать еще одну попытку (как оказалось, на следующем заходе она легко добилась успеха).
После нее экзаменовался местный рабочий, с Волиена. Это не самая привлекательная порода людей: они тяжеловесны, неизящны, с тусклой кожей цвета оконной замазки. Но они славятся своей эмоциональной устойчивостью. Иглы чуть вздрагивали на словах «друг, работа, жертва», но выправились.
— Да. Нужна жертва. Ведь смотрите, что от нас требуется: не только затянуть потуже пояса, хотя нас просят и об этом; не только работать по восемнадцать, даже по двадцать четыре часа в сутки, от нас требуется, чтобы каждый из нас согласился подчинить свою отдельную жалкую личную волю и мысли единой великой Воле, великой цели, великому Решению… Мы должны согласиться раз и навсегда — нельзя допускать, чтобы все это безобразие продолжалось. Да, раз и навсегда, товарищи… братья… сестры… друзья… — Иглы взмыли вверх. Сам экзаменующийся поднял руку и попросил разрешения на вторую попытку. Ему разрешили. Следующим был еще один волиенец.
— С чего же нам начинать? С чего? Да с себя же! Как мы можем построить новый мир с прежней душой и прежней волей? Нам нужны новые, молодые сердца…
На слове «сердца» этот несчастный пропал. Но каждому, кто продержался так долго, был гарантирован второй шанс.
Следующие несколько человек отпали очень быстро, на первых же контрольных словах. И вот, наконец, один продержался до конца. Это был еще один представитель Словина — чистый до блеска, хрупкий, он казался таким уязвимым.
— Мы находимся в самой гуще грандиозных событий, в свете которых грядущие поколения прозревают свое будущее. Здесь, в объединенном грохоте времен, взывает к нам нынешняя судьба планет. Нам нужны чистые глаза и непоколебимая цель. Мы начнем и завершим свою работу под звуки рабочих гимнов и песен. Ваша работа теперь не рабский труд, но высокое служение отечеству всех достойных людей. Жертва! Объединенная воля! Только на этом пути мы найдем выход — к спасению, теплу, довольству. Жертва. И чистые сердца. Чистые руки. Любовь…
Первый из кандидатов, достигший полного успеха, он ушел, держась застенчиво и скромно, как положено себя вести тем, кто преуспел, и после его ухода экзаменаторы стали совещаться. Мне было понятно, что намечается перерыв, потому что Кролгул сидел, выпрямившись, грыз ногти и корчился на своем стуле, предоставляя помощникам обсуждать способности проэкзаменовавшихся, сам же грустно обдумывал мои слова. Он хотел вернуться ко мне, нажать, подтолкнуть меня, не отставать до тех пор, пока я не скажу ему того, что знаю. Пока он не узнает, какие планы у Канопуса, насколько осведомлен Канопус…
