– Иуда, – сказал он.
– Ты был моим возлюбленным, – проговорила Аника. – Ты – лучший мужчина в моей жизни.
Он взглянул на нее с таким леденящим душу божественным гневом, что Аника опустила голову и, давясь рыданиями, вымолвила:
– Не надо, Дио… Я не виновата…
– Кто убивает любовь, хуже подонков, торгующих наркотиками, – с горечью произнес Дионисио.
– Не хуже, милый, – прошептала Аника, – такой же.
Повисло ледяное молчание, а потом они с отчаянной страстью набросились друг на друга, обуреваемые тем особым пронзительным вожделением, что неизбежно возникает, если думаешь – это происходит в последний раз, и плоть, соприкасаясь, словно таинственно раскаляется добела. Полагая, что Аника принимает таблетки, Дионисио лелеял отчаянную надежду: может, они не сработают, может, рок с ним сговорится, любимая забеременеет и ей придется остаться.
Когда Педро с Мисаэлем нашли Лазаро, над тем уже кружили кондоры. Приятели ходили в деревню акауатеков в сьерре, где обменивали овощи с анден Кочадебахо де лос Гатос на горных овец, и теперь возвращались домой с караваном мулов и диким бычком, которого заарканили на скалах. Бычок яростно сражался, но Педро захлестнул ему ноги веревкой и свалил упрямца, пошептал ему в уши тайные словечки, и тот наконец понял, что попал в надежные руки и отныне будет наслаждаться жизнью в обществе очаровательных телок из Кочадебахо де лос Гатос.
– Это еще что такое? – воскликнул Мисаэль, когда на берегу ручья они наткнулись на нечто вроде мертвого монаха. Педро нагнулся и сдернул капюшон. Отпрянув, пробормотал яростную молитву Ишу, чтобы тот прекратил злобствовать и бросил свои подлые шутки.
То, что они увидели под густой шапкой белых волос, нисколько не напоминало человеческое лицо. Толстенные кожные складки, большие бесформенные уши, вместо носа – сочившаяся кровавой слизью дыра, где кишмя кишели мухи и личинки. В застывших открытых глазах, подернутых белесой пленкой, стояла смерть. Всего ужаснее выглядели рыхлые и гниющие наросты и бугры, а в провале бывшего рта виднелся обложенный налетом язык в кровоточащих язвах и трещинах. Лицо корчилось и подергивалось.
Лазаро очнулся ото сна о Раймунде и увидел человека в звериных шкурах, пожилого, но сильного и гибкого, с мушкетом в руке. Поведя глазами, рассмотрел другого крепкого старика – мускулы, как у крестьянина, мачете на поясе. Лазаро подумал, что умер, и ангелы предлагают ему выбрать себе образ для загробной жизни. Он поднял культю, показал на Педро и проговорил:
– Вот этот.
Мисаэль обернулся к Педро:
– Говорит, точно кондор клекочет.
– Нужно прикончить горемыку, все равно не жилец, – сказал Педро. – Это гораздо милосерднее.
Поняв, что не умер, Лазаро шевельнулся и взмолился:
– Убейте меня.
Педро достал заряд из патронташа, закинул пулю и забил пыжом в стволе древнего мушкета. Потом опустился на колени рядом с жалким существом и проговорил:
– Прошу твоего позволения, дружище, и прощения. Пусть Емайя примет тебя в свои объятья, а Бабалу-Ай исцелит на небесах.
Лазаро уже не мог кивать, он с трудом чуть наклонил голову в знак согласия, и по щекам у него заструились счастливые слезы. Педро поднял мушкет и приставил дуло к его лбу.
Но тут одна из собак охотника подошла и обнюхала калеку. Поскуливая, сука принялась лизать болячки на ногах несчастного. Мисаэль удержал приятеля за руку:
– Слушай, старина, если даже собака его пожалела, неужто мы хуже? Может, Аурелио его сумеет вылечить?
Педро опустил мушкет и задумался. Потом спросил:
– Идти можешь?
– Нет, – прошептал Лазаро.
– Ладно, погрузим на мула. У нас есть великий бабалаво, большой кудесник, он знает больше нашего. Отвезем тебя к нему. Согласен?
У Лазаро не было сил спорить, не было сил хотеть смерти и настаивать, чтобы убили; он снова шевельнул головой, и мужчины, поставив рядом пару мулов, подвесили между ними гамак. Прежде чем уложить страдальца, они выбрали червей и личинок из ран, нагрели воды и вымыли его. Мисаэль достал склянку с маслом, отлил на тряпочку и протер несчастному трещины и язвы. Оглядев безволосое тело, женские груди и сморщенный член, он спросил:
