– Это чудо почище расступившегося Красного моря, босс, – кисло ответил министр финансов. – Хотел бы я посмотреть.
Его превосходительство приподнял бровь:
– Поймаю тебя на утаивании или обмане – потребую расследования. Если обнаружится измена, это, дружок, пахнет расстрелом.
– Понятно, босс.
Президент Веракрус отпустил министра и позвонил в редакцию «Прессы» – попросил все старые номера с письмами Дионисио Виво о наркотиках, – а потом заглянул в спальню жены.
Полуодетая супруга, развалясь на кровати, кормила огромную черную кошку рахат-лукумом. Отметив трогательность сцены, его превосходительство сказал:
– Так-так, дрянная шалунья опять кормит кошку моими конфетками. Наверное, хочет, чтоб я ее отшлепал.
– Ой, папулик! – надулась жена. – Миленький, давай сегодня не будем.
– Ладно, получишь совсем маленькую трепку.
Позже, лежа в постели, его превосходительство нахмурился и обиженно спросил:
– Как по-твоему, почему наркодельцы никогда не предлагали мне денег? Чего же они всех других подкупают?
– Ах, папулик, не бери в голову, – ответила жена, целуя его в лобик и думая о своем счете в панамском банке.
Дионисио неохотно выбрался из постели, подошел к окну глянуть, какая погода, и стал звонить в полицию. Он дважды попал не туда, а потом в трубке ответил глубоко разочарованный голос:
– Полиция.
– Рамон, это ты? Говорит Дионисио с улицы Конституции. Слушай, Рамон, у меня в саду еще один «колумбийский галстук». Можешь его забрать? Уже третий в этом году.
– Ладно, Дионисио. До нашего приезда отгоняй стервятников, хорошо? Легче будет опознать.
– Если подстрелю птиц, их трупы тоже заберете?
– Ты же знаешь, убивать грифов – плохая примета, – возразил полицейский. – Просто шугай.
Дионисио рассмеялся:
– А ты знаешь, что я не верю в подобную чепуху. Будь я таким суеверным, лишился бы и работы, и доверия.
– Ты как-то сказал: что сегодня – наука, завтра – предрассудок. А может, нынешнее суеверие завтра станет наукой. Ты над этим подумай.
– Храни нас господь от философствующих полицейских! – фыркнул Дионисио. – Тебе полагается быть жестоким и тупым.
– Ты ведь и в бога не веришь, – парировал полицейский, – так что от меня он тебя не спасет. Все понял, выезжаю за «галстуком». Отгоняй стервятников.
– Ясно, – сказал Дионисио. – Пока, увидимся.
Он порылся в бельевой корзине с грязным бельем и вытащил, что почище. Оделся и вышел в сад взглянуть на тело. Скорченный юноша в окровавленной голубой рубашке. Без ботинок, в модных брюках с ремнем из воловьей кожи; судя по лицу, в нем было намешано столько кровей, что происхождение не определишь. Черные волосы лоснились от блестящего дешевого геля, из прорези в горле нелепо торчал язык. Дионисио вспомнил, как его выворачивало наизнанку, когда он увидел это впервые, и подумал, что пугающе быстро свыкся со зрелищем. Он нагнулся и смахнул муравьев, что карабкались по лицу покойника, забирались в рот и семенили обратно, а потом швырнул камнем в стервятника, с шумом неуклюже усевшегося на сосну.
– Сукин ты сын! – заорал Дионисио с внезапной яростью и понял, что расстроен больше, чем полагал. Взглянул на часы: он снова безнадежно опаздывает на занятия. Интересно, поверит ли директор колледжа этому странному оправданию – в саду опять обнаружено мертвое тело. Дионисио сел, привалившись спиной к дереву, и донимал грифа, бросаясь в него камушками, пока не приехали Рамон с напарником. Они прошли в калитку, натягивая желтые кухонные перчатки.
– Привет! – сказал Рамон. – И снова чудесное начало прекрасного дня.
Дионисио улыбнулся давнишнему школьному приятелю, который непостижимо предпочел стать полицейским, чем привел всех друзей в ужас. Они в глаза называли его «кочинильо»,[2] но он воспринимал прозвище без обид и обычно платил той же монетой.
– Как поживает наш маленький Сократ? – спросил он.
– Слегка притомился от «галстуков», – вяло улыбнулся Дионисио. – Почему они вечно их сваливают у меня в саду, а не еще где-нибудь?
– Либо считают, что тебе требуется легкая встряска, и милостиво ее обеспечивают, либо ненавязчиво предупреждают. Я за вторую гипотезу.
