— Стяни мне ногу чем-нибудь потуже — платком, что ли, или ремнем, словом, чем хочешь. Очень болит что-то!
— У вас, сударь, сапог продырявлен. И пожалуй, что нулей; ну, не беда, свинец — друг человека.
— Однако мне от него очень больно.
— Кого любит, того и бьет, сударь. Свинец! О свинце дурно отзываться не следует; однажды…
Занявшись перевязкой ноги Сен-Мара повыше колена, чудак собрался было произнести столь же нелепое похвальное слово свинцу, какое он только что произнес в честь лошади, но тут его внимание, как и внимание Сен-Мара, привлекла шумная, ожесточенная перебранка между швейцарцами, которые после ухода остальных воинских частей оказались поблизости от них; швейцарских солдат было человек тридцать, и все они кричали и размахивали руками, а речь шла, по-видимому, о двух испанцах, которых они окружили кольцом.
Д'Эффиа прислонился к седлу и протянул ногу слуге, а сам внимательно прислушивался и старался уловить, что они говорят; но он совсем не знал немецкого и поэтому не мог понять их спора. Граншан, не выпуская его сапога, тоже сосредоточенно вслушивался и вдруг от души расхохотался и даже схватился за бока, чего с ним никогода не случалось.
— Ха-ха-ха! Два сержанта, сударь, спорят о том, которого из двух испанцев, что там стоят, надо повесить, потому что ваши приятели в красном не потрудились толком распорядиться; одни швейцарец говорит, что повесить надо офицера, а другой уверяет, что солдата. Но вот третий, кажется, примирил их.
— Что же он сказал?
— Что надо повесить обоих.
— Осторожно! Осторожно! — вскрикнул Сен-Мар, пытаясь стать на ноги.
Но стоять он не мог.
— Подсади меня на лошадь, Граншан.
— Как же можно, сударь, ведь рана…
— Исполняй, что тебе приказывают, и сам садись верхом.
Старый слуга, ворча, подчинился и по приказанию хозяина помчался, чтобы задержать швейцарцев, которые уже спустились в долину и готовились повесить пленников или, вернее, предоставили им самим привязать себя к ветке дерева; офицер, с хладнокровием, свойственным его мужественной нации, уже надел себе на шею петлю и собирался, не дожидаясь приказания, подняться на лесенку, приставленную к дереву, и привязать к ветке другой конец веревки. А солдат с тем же беззаботным спокойствием поддерживал лесенку и наблюдал, как спорят швейцарцы.
Сен-Map подоспел как раз вовремя, чтобы спасти их; он назвал себя сержантом и, воспользовавшись Граншаном как переводчиком, сказал, что двое пленников принадлежат ему и что он отведет их в свою палатку; он капитан королевских гвардейцев и ответственность берет на себя. Немец, как человек дисциплинированный, не осмелился возражать; сопротивление оказал только сам пленный офицер. Еще стоя на лесенке, он обернулся и точно с кафедры сказал с язвительной усмешкой:
— Хотел бы я знать, чего тебе тут надо? Откуда ты взял, что я дорожу жизнью?
— Я об этом и не спрашиваю,— ответил Сен-Мар,— мне совершенно безразлично, что с вами станется потом, но сейчас я хочу воспрепятствовать делу, которое мне представляется несправедливым и жестоким. А потом вы можете лишить себя жизни, если пожелаете.
— Недурно сказано, продолжал свирепый испанец,— ты мне нравишься. Поначалу я подумал, что ты намерен проявить великодушие в расчете, что мне придется благодарить тебя, а этого я терпеть не могу. Ну что ж, я согласен слезть отсюда: но я все-таки буду по-прежнему ненавидеть тебя, ибо ты француз,— предупреждаю тебя об этом и благодарить тебя не стану, потому что мы всего лишь квиты: я сегодня утром помешал этому солдату убить тебя; ведь он уже прицелился, а еще не было случая, чтобы он промахнулся, охотясь на серн в горах Леоне.
— Пусть так,— сказал Сен-Мар,— слезайте.
Он давно взял себе за правило относиться к людям так же, как сами они ведут себя по отношению к нему, и резкость испанца вызвала в нем ответную суровость.
— Ну и отчаянный же молодчик, ваше сиятельство,— заметил Граншан,— на вашем месте господин маршал не позволил бы ему спуститься с лесенки. Эй, Луи, Этьен,
Жермен, возьмите под стражу пленных его сиятельства и ведите их. Нечего сказать, хороша находка. Весьма удивлюсь, если от нее будет прок.
