— Значит, — воскликнул он, — в Риме можно найти людей, которые убивают своих отцов, и адвокатов, которые их защищают?
Все молчали; один Фариначчи осмелился заговорить.
— Святой отец, — сказал он, — мы пришли сюда не для того, чтобы оправдывать преступление, а для того, чтобы доказать, если это в наших силах, что некоторые из этих несчастных, или, во всяком случае, один из них, невиновны в преступлении.
Папа знаком разрешил ему говорить, и он говорил целых три часа, после чего папа взял у всех приготовленные речи и велел им удалиться. Когда они уходили, Альтьери несколько задержался; опасаясь гнева его святейшества, он опустился перед ним на колени и сказал:
— Как защитник несчастных, я не мог не принять участия в этом деле.
На что папа ответил:
— Я дивлюсь не вам, а другим.
Папа не захотел ложиться в постель и всю ночь напролет читал речи адвокатов; ему помогал в этой работе кардинал Сан-Марчелло. Его святейшество до того был растроган, что многие возымели надежду на спасение жизни несчастных. Чтобы спасти сыновей Франческо, адвокаты возложили всю вину на Беатриче. Так как во время процесса было доказано, что отец по отношению к ней несколько раз пытался применить насилие, то адвокаты надеялись, что ей простят убийство, поскольку она прибегала к законной самозащите: а при таких условиях если бы главной виновнице убийства была дарована жизнь, то разве могли бы осудить на смерть ее братьев, действовавших по ее наущению?
После этой ночи, посвященной обязанностям судьи, Климент VIII приказал отвести обвиняемых в тюрьму и поместить каждого из них отдельно. Это обстоятельство пробудило большие надежды у жителей Рима, которых во всем этом деле интересовала только судьба Беатриче. Все знали, что она любила монсиньора Гверру, но никогда ни в чем не погрешила против добродетели; как же, не нарушая справедливости, можно было обвинить ее в чудовищном преступлении и казнить за то, что она воспользовалась законным правом самозащиты? Значит, лучше было бы, если бы она согласилась? Неужели людское правосудие должно было усугубить страдания этого прелестного существа, столь достойного сострадания и уже столь несчастного? После унылой жизни, полной всевозможных страданий, выпавших на ее долю, когда она еще не достигла шестнадцати лет, не имела ли она права на немногие менее ужасные дни? В Риме, казалось, все были заняты ее защитой. Разве ее не оправдали бы, если бы она поразила кинжалом Франческо Ченчи, когда он в первый раз посягнул на ее честь?
Папа Климент VIII был добр и милосерден. Мы уже начали надеяться, что, устыдившись своей вспышки накануне, когда он прервал защитительные речи адвокатов, он простит ту, которая на насилие ответила насилием, правда, не в самую минуту первого покушения, а при повторных попытках совершить преступление. Весь Рим был в тревоге, когда вдруг папе было доложено о насильственной смерти маркизы Констанцы Санта-Кроче. Ее сын, Паоло Санта-Кроче, убил кинжалом свою шестидесятилетнюю мать за то, что она не хотела объявить его своим единственным наследником. В докладе, представленном папе, сообщалось, что Санта-Кроче убежал и что не было никакой надежды на то, что удастся поймать его. Папа вспомнил о братоубийстве Массини, совершенном незадолго до этого. Встревоженный частыми случаями убийства близкими родственниками, его святейшество счел себя не вправе проявить милосердие. При получении рокового донесения о Санта-Кроче папа находился в палаццо Монте-Кавалло, где он провел весь день 6 сентября для того, чтобы быть ближе к церкви Санта-Мария-дельи-Анджели, где на следующий день он должен был возвести в сан епископа какого-то немецкого кардинала.
В пятницу в двадцать два часа (четыре часа пополудни) он велел позвать к себе римского губернатора Ферранте Таверну и сказал ему в точности следующее:
— Мы поручаем вам дело Ченчи для того, чтобы вы без промедления позаботились о торжестве правосудия.
Губернатор вернулся в свой дворец, взволнованный этим приказанием. Он вынес тотчас же смертный приговор и созвал совет, чтобы обсудить вопрос о способе казни.
