Мальчишка продолжал рассказывать про туруханских собак. Я же понял, что мне во что бы то ни стало надо познакомиться с хозяином Белки.
— Почему Белкой назвали? — спросил я, чтобы как-то начать разговор. — Не в космос ли готовишь собаку?
— Белку? В космос? — мой собеседник громко расхохотался. — В космосе одна Белка уже была. А наша белая, потому и Белка. Что ж тут непонятного. — И, словно беспокоясь за то, чтобы я плохо не подумал о его собаке, мальчишка добавил:
— Наши собаки работящие. Зимой мы на них воду с Тунгуски возим, в лес за дровами ездим.
— Ну, а тебя-то зовут как? — спросил я паренька.
— Отец Степаном, а ребята Степкой…
— Так как же, Степан, с Белкой-то быть. Мне бы клочок шерсти от нее. Десяток мушек сделаю, на весь отряд хватит.
Вместо ответа мальчишка сложил губы трубочкой и свистнул. Белка тотчас подбежала к хозяину.
— О чем разговор?! Стригите хоть всю. Все равно ей жарко.
Парнишка запустил пальцы в лохматый загривок собаки и принялся теребить ей уши. Меня же просить второй раз не надо. В момент я настриг полную горсть Белкиной шерсти.
— А лучше, дядя, все-таки перья, — проговорил мой новый знакомый. — Мы с папкой каждую весну на Гремячем ручье хариуса ловим. Так у нас все обманки из перьев. Вернее берет.
— Понимаешь, Степа, нет у нас в отряде кур, — пошутил я.
Но он уже не слушал меня. Перемахнув через забор, Стенка пробежал вдоль грядок и скрылся в дверях дома. Я оторопело глядел ему вслед, не понимая, в чем дело.
Через несколько секунд мой новый друг появился на пороге. В руках у него была какая-то жестянка. Выбравшись из огорода, он бережно открыл жестянку и протянул мне.
— Вот тут, все семнадцать… Петушиные… — переводя дух, проговорил Степка.
На дне плоской банки, отливая золотом, лежали отличные петушиные перья, о которых только можно было мечтать.
— Да-а… Вот это перышки! — восхитился я. — И где ты их?
Степка оценил мое восхищение.
— У нашего петуха. Воротник у него золотистый. Поймал и тоже, как вы, ножницами. — Он заговорщически подмигнул мне и добавил: — От мамки влетело…
Я прекрасно понимал, какой ценой достались ему эти перья. Захлопнув крышку жестянки, я протянул банку Степану.
— Берите, берите! Ведь вам же в тайгу, — замахал руками Степка. И, боясь, что я не приму столь дорогого подарка, прошептал:
— У петуха новые отрастут…
Мы расстались, как старые друзья. А через неделю наш маленький отряд уже был за сотни километров от Туруханска.
На биваках, когда под лиственницами вставала наша палатка, мы все трое брали удочки и закидывали в бурлящий поток золотистые перья. Хариусы даже выскакивали из воды, чтобы схватить мушку-обманку. И мы всегда были с рыбой.
Вечерами, когда начальник отряда пробовал душистую харьюсовую уху, он всегда говорил при этом:
— Уха, братцы, — первый сорт! Ай да Степка!
И не было дня, чтобы мы не вспомнили нашего далекого туруханского друга — щедрого человека Степку.
Порожистую заполярную речку Деген не на всякой карте и найдешь. На одних ее вовсе нет, а на более подробных картах увидишь небольшую синенькую закорючку. Но для меня эта закорючка по-своему дорога.
В конце июля каш отряд на двух лодках вошел в устье Дегена. Неподалеку от устья по левому берегу высится бурая скала. У ее подножия — осыпь из ребрастых, поросших зелеными лишайниками камней. Затем иссеченный трещинами отвесный утес и на вершине открытые всем ветрам редкие кедры.
Пока мои товарищи-геологи стучали молотками внизу, откалывая образцы, я по осыпи обошел скалу и с другой стороны выбрался на вершину.
Едва я перевел дух, как со стены обрыва сорвалась какая-то птица, чуть крупнее голубя, и, пронзительно клекоча, принялась кружить надо мной. Я подошел к краю пропасти, чтобы посмотреть, нет ли гнезда, и в ту же секунду, со свистом рассекая воздух, над моей головой пронеслась вторая такая же птица. По черной шапочке и темным «усам» я узнал в ней сокола-сапсана.
На небольшом уступе обрыва я увидел гнездо, вернее подстилку из сухих прутиков, а на ней трех пушистых белых птенцов. Птенцы, вытянув свои шейки, грелись под лучами заходящего солнца.
