– У меня жена и дочь, – сказал ему гринго. – Вы это знаете?
Васкес наградил свою жертву плевком:
– Да мы поимеем твою жену на глазах у дочери, а потом возьмем и прикончим всех.
Уотербери продолжал глядеть на него через спинку сиденья, как будто они оба были заодно, потому что, как ни говори, он был «хорошим» полицейским. А Доминго должен был попугать гринго. Он был «плохим» полицейским.
С пола автомобиля собраны следующие предметы. Задняя часть салона: одна пуля, по-видимому калибра 9 мм. Пять стреляных гильз: четыре – 32-го калибра, марка «ремингтон»; одна – 9 мм, марка «федерал».
Гринго настрочила еще несколько заметок в своем блокноте.
Три кусочка голубой металлизированной бумаги, каждый со следами белого вещества, подобного хлоргидрату кокаина…
Десятипесовые пакетики Васкеса. Вылезший из машины пописать Доминго, звук долгого сопения, а потом он возвращается в машину с длинной белой каплей, свисающей с носа.
– Ты что делаешь, сукин сын? Разве можно на работе!
Потом и Доминго со сверкающими глазами:
– Хватит валять меня в дерьме, коми.
Даже Уотербери почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля.
– Послушайте… – начал было гринго.
Доминго схватил его за подбородок и притянул к себе поближе:
– Ну нет, педрила, это ты послушай! Думаешь, ты такой умный гринго! Да скорее любой другой…
Внезапно Васкес вытаскивает револьвер, маленький, серебряный, тридцать второго калибра, и приставляет к виску Уотербери:
– А это умно, сукин ты сын? Это умно?
Уотербери начал паниковать, и Фортунато почувствовал, что атмосфера накаляется.
– Убери пистолет! – командным тоном, в попытке подавить истерику, которая проглядывала в горящих глазах Васкеса.
Но Васкес не слышал его. Его уже захлестнуло фантастическое ощущение власти, он чувствовал себя повелителем жизни и смерти. На глазах Фортунато он вынул револьвер и опять наставил его вниз, ввинчивая в бедро писателя, а затем, может быть, из-за того, что под действием наркотика он дернулся, или потому, что невольно подался к похищенному, револьвер выстрелил.
А дальше все произошло так быстро, что Фортунато не успел двинуться. Уотербери выбросил руки в наручниках в сторону револьвера, попытавшись отвести его от себя, и револьвер выстрелил во второй раз.
Васкес отчаянно завопил:
– А-а-а-а! Моя нога! Ах ты, сукин сын!
И Фортунато в смутном свете увидел поднимающееся серебристое дуло. Доминго заорал:
– Не смей, идиот! Попадешь в меня! – и вцепился в оружие.
В какой-то момент четыре руки тянули револьвер в разные стороны. Он снова выстрелил, пуля прошла через ладонь Уотербери и попала ему в грудь, и тут Доминго удалось высвободить оружие. Васкес громко стонал и матерился, Уотербери инстинктивно поднял руки, защищаясь.
– Сука! – взвизгнул Доминго, опустил дуло револьвера и выстрелил прямо в пах Уотербери.
В пять секунд все вышло из-под контроля. Васкес матерился, Уотербери стонал и корчился на залитом кровью виниле.
– А ну-ка отдай его мне, Доминго. – Фортунато взялся за барабан револьвера и, потянув вниз и вбок, высвободил из рук Доминго.
Уотербери все так же корчился на полу машины. Доминго бранился последними словами. Выстрелы заставили Онду выйти из своего автомобиля, и он теперь стоял с открытым ртом, заглядывая в окошко машины. Онду, мелкого воришку, хиппи двадцати одного года, наняли вести машину, а вовсе не быть свидетелем убийства.
Фортунато приказал Доминго вылезти из машины, потом вылез сам, обошел автомобиль с другой стороны и, вытащив раненого Васкеса, положил его в грязь. Плафон в салоне тускло освещал сиденье и окровавленную жертву. На сиденье катался от боли Уотербери. Фортунато знал, что североамериканец кричит, но, глядя на него, чувствовал только, что погружается в полное молчание, которое разливается по салону и всему заброшенному пустырю. Из раны на бедре Уотербери фонтаном хлестала кровь, с пахом дело было еще хуже. У него была еще рана в груди, и Фортунато видел, как, смешиваясь со слюной, пузырится кровь. Глаза американца походили на глаза глубоководной рыбы, которую внезапно вытащили на поверхность. Фортунато вынул свой браунинг. Он чувствовал, что Онда наблюдает за ним.
