Когда, минуту спустя, обожженные, вы стояли перед «Псом» и для успокоения курили сигареты, чехофил Румбурак встретил кучу своих дружков-чехофилов, и тут начались чехофильские приветствия: «ахой», «як се мате», «моц добрже», «дики», и обязательные жалобы на то, ну что просто некуда пойти на пивечко, так во всем городе не найдешь приличной пивной: порядочной, эгалитарной, чешской, где и профессор, и сторож сидят за одним столом, а тут приходится толкаться с этими ёбаными марчинами и янушами[27] в одном заведении, после чего все чехофилы, вместе с Рамбураком, отправились в «Пса», купили себе каждый по пиву из небольшой местной пивоварни, которое варили по традиционным рецептам, но нажрались картофельной водярой, которую сосали до тех пор, пока не свалились под стол.
* * *
Ты остался сам с Юзефом Пилсудским, с несколько подгоревшими усами; вы курили, пялились на зрелище перед «Красивым Псом» и начали, исключительно со скуки, болтать о России, ведь когда не о чем говорить, так всегда неплохо поболтать о России.
— Ничего в России не изменилось, и уже не изменится, — утверждал Неупокоенный Пилсудский, изучавший россиеведение в ЯУ[28]. — Уже маркиз де Кюстен писал, как оно есть, а сейчас точно так же.
— Русские — это земное воплощение сатаны, — заявил переодетый оборотнем чувак, который приплелся сюда, ведь Краков — город маленький, так что все, раньше или позднее, валятся в одну и ту же водосточную канаву, — ибо они являются воплощением всех главных грехов. — И начал отгибать пальцы[29]. — Гордыня; а что, разве русские не надменны, разве не наглые, эти их Путас[30] с Лавровым-хуёвым; далее у нас идут скупость и жадность, а что, не скупые, не жадные, не рвут у каждого, чего там желают урвать? То у Грузии, то у Украины, то у прибалтов, своего, курва, до ума довести не могут, обработать, а за чужое — хвать! И не пущают! Во какие скупые! Чечены хотели на свое уйти, маленькая такая Чечня, так нет, курва, скольких поубивали, но не дали. Что там у нас потом, аморальность, ну, и пущай кто-то скажет, будто русские моральны, коррупция прямо пищит, а «Пусси Райот» в каталажке сидят… чего там еще, гнев, ну ку-у-урва, так достаточно же послушать, как они говорят это свое: «су-ука», «бля-а-а», оно ж человеку плохеет сразу, как только услышит…
— …а еще, когда «пидарас» говорят, так вообще ужасно, — серьезно покачал головой Пилсудский, а усы его при этом печально свисали. — Ну, правда же.
— ….потом неумеренность: видели, курва, тех ихних олигархов, какие у них виллы, как в шампанском купаются, ку-урва, на уикенды ездят ради развлечения из танков по медведям пострелять, а среднестатистический, курва, русский, пиздует через это говно в рекламном пластиковом пакете на голове от дождя. Что там дальше: зависть — так вы ж сами видите, какое оно завистливое… ну и, того, последнее, внутренняя пустота…
— Ну-у, — почесал по голове Пилсудский, — с духовностью так они, аккурат… того.
— Но тот последний грех тоже можно интерпретировать как банальную лень, — заявил оборотень, — и гляди ж, какой там бардак, как ничерта не сделано, как никому ничерта не хочется…
А под «Пса» на этот раз подошли балканофилы, они орали «эппа» и пели какие-то песни, протягивая согласные вместо гласных, вопили, что в этой мрачной стране нет никакой приличной забавы до самого утра: с радостью, вином и пением, а всего лишь мрачное и сурьезное заливание водярой с последующим мордобоем. После чего зашли в «Пса», за несколько минут нахренячились водярой и подрались с чехофилами.
* * *
Ты возвращался домой, шел в сторону улицы Дитля[31] и, неизвестно почему, собственно, ни с того, ни с сего, тебе вспомнился твой выдуманный приятель детства, Бельфегор, как ты его называл. Ну, Бельфегор до конца не был выдуманным, тело у него имелось, то было тело набитой тряпками куклы, которая была у тебя всегда и, — честно говоря — ты не помнил, откуда она была у тебя. Его имя — Бельфегор — было приписано к нему извечно. Бельфегор был весь черный, на лице кожаная маска. Она была присобачена таким образом, что ее никак невозможно было снять, не уничтожая при этом куклы.
