Турция умирала от перенапряжения, пытаясь с уменьшенными возможностями удерживать на традиционных условиях целую Империю, которую они унаследовали. Меч был добродетелью сынов Османа, а мечи вышли уже из моды, уступив место более смертоносному и более научному оружию. Жизнь становилась слишком сложной для этого ребяческого народа, чья сила была в простоте, в терпении и в готовности на жертву. Они были самым медлительным из народов Западной Азии, мало способным адаптироваться к новой науке жизни и правления, еще меньше — изобретать для себя новые искусства. Их управленческая деятельность поневоле стала делом бумаг и телеграмм, крупных финансовых операций, евгеники, расчетов. Старые правители, которые правили твердой рукой или твердой волей, невежественные, прямые, субъективные, должны были неизбежно исчезнуть. Правление перешло к новым людям, обладающим достаточным проворством и гибкостью, чтобы снизойти до механики. Этот мелкий полуобразованный комитет младотурок представлял собой собрание выходцев из греков, албанцев, черкесов, болгар, армян, евреев — кого угодно, кроме сельджуков и османцев. Общество перестало идти в ногу со своими правителями, культура которых была левантинской, а политическая теория — французской. Турция загнивала; и только нож мог поддержать ее здоровье.
Непоколебимо приверженный старым порядкам, анатолиец оставался вьючным животным в своей деревне и безответным солдатом на чужбине, в то время как сила и знания народов, покоренных Империей и составлявших около семи десятых всего ее населения, с каждым днем возрастали. Недостаток у них традиций и ответственности, а также более легкие и быстрые умы располагали их воспринимать новые идеи. Прежний естественный трепет перед самым именем турок начал меркнуть при более широком сравнении. Это изменение соотношения сил между Турцией и покоренными провинциями повлекло за собой рост гарнизонов там, где требовалось удержать старые земли. Триполи, Албания, Фракия, Йемен, Хиджаз, Сирия, Месопотамия, Курдистан, Армения легли на крестьян Анатолии ношей, превосходящей все возможности, ежегодно поглощая все больше рекрутов. Ноша эта ложилась тяжелее всего на бедные деревни, и с каждым годом она делала их еще беднее.
Рекруты принимали свою судьбу безропотно: покорно, по обыкновению турецкого крестьянства. Они были, как овцы, нейтральны, не имея ни пороков, ни добродетелей. Предоставленные самим себе, они могли просто ничего не делать, тупо сидеть на земле. Получив приказ быть добрыми, если время позволяло, они были такими добрыми друзьями и великодушными врагами, каких только можно было найти. Получив приказ надругаться над своими отцами или вспороть животы своим матерям, они выполняли его так же спокойно, как не делали ничего или делали добро. В них была безнадежная, болезненная нехватка инициативы, которая делала их самыми послушными, самыми выносливыми и наименее предприимчивыми солдатами в мире.
Такие люди были естественными жертвами неприкрытой порочности своих левантинских офицеров, их вели на смерть или пренебрежительно бросали без счета. Мы обнаружили, что их на деле использовали всего лишь как бруски для оттачивания подлейших страстей своих офицеров. Так дешево их ценили, что при связи с ними не принимали никаких обычных предосторожностей. Медицинское обследование нескольких партий турецких заключенных обнаружило примерно у половины из них венерические заболевания, приобретенные противоестественным путем. О сифилисе и тому подобном в деревнях даже не слыхали; и инфекция гуляла от одного к другому по всему батальону, где призывники служили шесть или семь лет, а под конец этого срока выжившие, если были из приличных домов, стыдились вернуться и либо поступали в жандармерию, либо, опустившись, нанимались на случайные работы в городах; так падал уровень рождаемости. Турецкое крестьянство в Анатолии вымирало от своей военной службы.
Мы видели, что на Востоке требуется новый фактор, некая сила или народ, превосходящий турок в численности, в эффективности и в умственной активности. История не давала нам повода думать, что эти качества можно завозить готовыми из Европы. Попытки европейских властей закрепиться в азиатском Леванте были однообразно несчастливыми; и мы не испытывали такой нелюбви ни к одному из западных народов, чтобы прельщать их дальнейшими попытками. Наш наследник и наше решение должны были быть местными; и, к счастью, требуемый от них стандарт эффективности тоже был местного масштаба. Соревнование шло с Турцией; а Турция прогнила.
