– А как же твое семейное положение?
– Ах, поп, – всхлипнул шляхтич и уронил слезу на усы. – Первая моя супруга безвременно скончалась.
– А вторая?
– И вторая тоже. Против моей воли отошла в лучший мир.
– Экий ты бедняга, милостивый пан.
– Третья моя супруга, упокой бог ее душу, из жалости к первым двум сама отправилась на тот свет.
– Как это – из жалости, пан Гемба? Первый раз слышу, чтобы новая супруга жалела своих предшественниц.
– У нее было доброе сердце. Жаль было ей, что те мучились со мной. Вздохнула, глазками повела, тут и жизнь ее кончилась. Голубиное было сердце, попик мой, голубиное, – шляхтич жалобно шмыгнул носом, а затем, схватив его двумя пальцами, высморкался далеко и метко – прямо в угол за печью. – Не такая была, как четвертая. Четвертая-то была гордячка, без палки не подступишься…
– А сколько же, ваша милость, было их у тебя?
– Сколько было? Трудно припомнить. Впрочем, погоди… – шляхтич растопырил руку и начал считать по пальцам. – Агнешка первая, потом Анна, за ней, дай ей бог памяти, Мария, – пан Гемба вздохнул, немного помолчал, – Мария, голубушка моя, это та, у которой сердечко было ласковое. Четвертая была Ядвига. Ого! Татарин, а не женщина! Она меня на день в комнату запирала, а к себе только ночью допускала, да и то лишь, когда ей хотелось. Вот недобрая была женщина! Ох, и недобрая! Боже, неужели ты ей это простишь? Пятая – Зофья. Шестая – вновь Агнешка. Красивая, статная, великолепная женщина! А как она ходила! Как со слугами обращалась! Настоящая княгиня!
– Действительно, ладная история – шестерых жен пережить, – сказал квестарь. – Не каждый это сумеет. Знавал я одного, тот еще женихом так высох, что прежде чем ксендз благословил его, бедняга протянул ноги. Меня только удивляет, что ваша милость за седьмой молодкой тянется, словно какой-нибудь подсолнечник за солнцем.
– Тоска меня гложет смертная. Я люблю веселье и супружеские беседы. Пусть бы иногда и покрикивала, лишь бы пусто в доме не было.
– Если так, то пан Литера причинил тебе обиду смертную, за что обязательно попадет в ад. У меня к нему тоже дело есть, так что не избежать ему вечных мук. Я уж постараюсь об этой, но теперь обратим наши помыслы к пище. Мойше все приготовил и ждет.
Молодая еврейка подавала на стол. Пан Гемба, одолеваемый воспоминаниями, все еще продолжал грустить и кушал без всякого аппетита, схватил лишь баранью ножку и, меланхолически орудуя над ней, заглатывал внушительные куски мяса. Брат Макарий действовал более активно и пил по очереди за упокой души всех бывших жен шляхтича.
Эконом в беседу не вмешивался, но подвинулся поближе к столу и тоже занялся едой. Мойше стоял около стола, горестно причмокивал губами, качал головой и при каждом новом кувшине вина печально охал, словно отрывал его от своего сердца.
– Не хнычь ты тут, иудей, – рассердился на него квестарь, – ведь всякую охоту к еде отбиваешь, а это великий грех. Я только хотел тебе сказать, что кормишь ты не хуже Матеуша. Но теперь вижу, что ты никудышный хозяин.
– А разве я могу быть уверен в ваших кошельках?
– Ой, нехорошо, Мойше, – воскликнул брат Макарий, – нехорошо сомневаться в щедрости благородного шляхтича и отбивать аппетит у бедного квестаря.
Пан Гемба повернулся к корчмарю и схватил его за пышную бороду.
– Вот дам я тебе выволочку, как бог свят!
– Ой, пан, зачем вы обижаете? Разве я сказал что-нибудь? Ну, хорошо, хорошо. Ведь я знаю, что вы – пан богатый и кошелек у вас увесистый.
– Ну, так давай еще два кувшина вина, да поскорее!
– Что делать, дам. – Мойше вытащил из рук шляхтича украшение своего лица и убрался в угол.
– Тоскливо мне, почтенный поп. Ты должен придумать какое-нибудь remedium[32], иначе от меня одни кости останутся и придется мне отправляться в небесную обитель.
Брат Макарий ел так, что за ушами трещало, а речи пана Гембы пропускал мимо ушей и отвечал на них мычанием. Жирная подливка к баранине капала ему на рясу, но он не обращал внимания. Его монашеское одеяние уже давно лоснилось от множества таких пятен и было сильно засалено, это надежно защищало квестаря от дождя и сырости. Шляхтич между тем присматривался к эконому, который под его взглядом весь съежился, пытаясь спрятать лицо.
