Проводив Марию Элену, Осорио подошел к окну и стал смотреть в ясное утреннее небо. В дверь снова постучали.
– Разрешите, лейтенант?
– В чем дело, Арриаса?
Осорио протянул руку начинающему седеть мужчине.
– У меня новости из зоопарка.
– Какие же?
– Попугай действительно сдох, но был отравлен.
Доктор Мирамар запер дверь библиотеки, ведущую в приемную, и обернулся к ожидающим его двоим пациентам. Легкими шагами подойдя к женщине, он с несколько подчеркнутой галантностью протянул ей руку.
– Хулия… Как поживаешь?
Она пожала протянутую руку и улыбнулась. Хулия была ослепительна в свои двадцать семь лет. Да еще в лиловом платье, которое так нравилось доктору и так шло к ее белокурым волосам! Глаза Мирамара вспыхнули страстью, но он тут же пригасил этот блеск, вспомнив, что они с Хулией не одни. Со стула поднялся мужчина.
– Сын моего большого приятеля Хосе Мануэля Трухильо, как я догадываюсь. – Мужчины обменялись сдержанным рукопожатием. Едва войдя, Мирамар заметил немой вопрос в глазах гостя и не дал Хулии представить их друг другу. Не ожидавшие этого Хулия и Фрэнк немного растерялись.
– Мы пришли, чтобы… – начал торжественно Фрэнк, но доктор перебил его, направляясь к своему столу.
– Знаю: чтобы предложить мне часть денег, оставленных Трухильо. О, не бойтесь, нас никто не слышит, мы можем говорить начистоту.
Скрипнув креслом, он уселся. Фрэнк и Хулия переглянулись, как бы согласовывая свои действия. Фрэнк оперся О стол и произнес с совершенно естественным удивлением:
– О каких деньгах вы говорите?
Доктор Мирамар наклонился вперед и прикрыл глаза тяжелыми веками.
– Так у нас дело не пойдет. Будем рассудительны, дружище Фрэнк. Вы можете мне не верить, но вот уже несколько лет я поджидаю вас. – Он снял очки, протер их. – Скажем, года четыре. И теперь, я надеюсь, мое терпение будет вознаграждено. Однако вы почему-то притворяетесь, будто ничего не знаете о деньгах, оставленных вашим отцом. А из этого следует, что вы не собираетесь делить их со мной. Плохо, плохо – ведь без меня вы до них не доберетесь. Разве не так?
Фрэнк смешался. Едва ли не в отчаянии он плюхнулся на сиденье стула. Он пришел сюда, чтобы взыскать с врача за его предательство, а оказался в руках у Мирамара. Не ожидая ответа на свой вопрос, тот продолжал:
– Я удовлетворился бы, скажем, пятьюдесятью тысячами…
– Невозможно, это невозможно. – Фрэнк так и подпрыгнул.
– Почему?
– Потому что старик оставил сто пятьдесят тысяч, а делить надо на четверых.
– Значит, сто пятьдесят тысяч. Неплохо, неплохо, – с удовлетворением проговорил Мирамар. – Не в моих правилах спорить о мелочах, которые все равно погоды не делают. Полагаю, часть, что мне причитается, вполне соответствует моим ожиданиям. И не затрудняйтесь, прошу вас, сообщать мне, кто четвертый, я и так знаю.
– Вы прекрасно обо всем осведомлены, – насмешливо произнесла Хулия, прикрывая нос надушенным платком. Она ненавидела запах формалина – он напоминал ей больницу.
– Только о том, что мне необходимо знать, дорогая. – Мирамар скромно склонил голову с видом человека, воздающего собеседнику должное. – Весьма сожалею, что так разочаровал своего друга Франсиско. Воображаю, как он был удивлен, найдя в гробу кусочек металла вместо…
– Он у вас?
– Вопрос поставлен прямо. Разумеется, у меня, дружище! Хотя я и претерпел определенные муки совести. Меня буквально раздирали противоречия, когда ваш отец обратился ко мне с просьбой сделать ему эту операцию. Речь шла о том, чтобы в ступню правой ноги ввести кусочек серебра, расположить его под кожей и зашить разрез. Вот и все. Серебро – один из тех металлов, которые не вызывают почти никаких реакций при введении их в живой организм.
– И вы обманули отца.
– Да, но лишь до какого-то предела. Любопытство, которое пробудил во мне этот ключ, оказалось сильнее нашей дружбы. Вы видите, я совершенно откровенен, ничего от вас не скрываю.
В дверь постучали. Доктор открыл, вошла его жена с подносом, на котором стояли три бокала и бутылка «Филиппа II». Она поставила поднос на стол, слегка поклонилась, ни на кого не глядя, будто в комнате никого и не было, и направилась к выходу с видом хорошо вышколенной служанки, которую не смущают нескромные взгляды.
