– Не волнуйтесь, все будет хорошо. Мы все здесь для того, чтобы с вами ничего не случилось.
Я дежурила в анестезиологии, когда мне пришлось вводить анестетик Питеру, пациенту под семьдесят, для подготовки его к дальнейшей операции. Питер поступил к нам с огромным абсцессом, который требовал вскрытия и дренажа.
Операция была, по большому счету, внеплановой, но, в отличие от моей нынешней работы, не предполагала риска для жизни и не требовала общей анестезии. Питер явно нервничал, поэтому я ободряюще улыбнулась и постаралась, чтобы мой взгляд излучал как можно больше доброты. Затем мягко прижала маску к его лицу и попросила его расслабиться и дышать, как обычно, пока врач-консультант подбирал препараты и, склонившись к Питеру, проверял, работает ли катетер на тыльной стороне его руки. Я же нависала над его затылком и гадала, каким ему кажется выражение моего лица в перевернутом виде.
Весь как на иголках, Питер повторял мне, что хочет лишь одного – чтобы все это закончилось поскорее. Не волнуйтесь, отвечала я, все произойдет так быстро, что вы и сами не заметите. Страх у пациентов в больнице проявляется очень по-разному.
Один сжимается от ужаса при виде иглы, а другой, завидев ее, и глазом не моргнет; подавляющее же большинство реагирует в диапазоне между этими крайностями. Но если не считать вопящих от страха детей, пожалуй, я не встречала у себя в анестезиологии пациента нервознее Питера. Но если ты врач, ты приучаешься ожидать любой реакции из этого диапазона, и если страха в ней слишком много, он становится проблемой, которую тебе придется решать отдельно. – А страшно – это нормально? – спросил Питер.
Я ответила: да, конечно. И напомнила ему, что хирургическая операция не случается с нами каждый день и было бы странно не испытывать страха.
Если честно, я не осуждаю его страх. Потеря контроля над собственной жизнью, пусть даже всего на час, – перспектива, которая напугает любого. Лично я лежала под общей анестезией только однажды, когда мне удалили все четыре зуба мудрости сразу, а я при этом уже поступила в колледж. Но в те минуты, пока я ждала в операционной, меня мучил вопрос: а что бы чувствовала я сама, если бы оказалась в списке приговоренных к смертной казни за минуту до летальной инъекции? И каково это – при всем навалившемся раскаянии даже не контролировать сам факт надвигающейся смерти? Я погрузилась в это видение так глубоко, что пробудил меня мой же панический крик: «Нет! Я передумала! Я больше так не хочу!»
Когда Питер продышал уже три минуты под маской, которую я прижимала к его носу и рту, мы продолжили индукцию. Консультант подобрал подходящие иглы и приготовился вводить анестетик.
Первая доза. Вторая. Смотрим на пациента. Смотрим в монитор.
– Кажется, что-то не так… – пробормотал Питер, проваливаясь туда, куда мы его погружали. – Не волнуйтесь, – ответила я спокойно. – Все будет…
Но не успела я договорить, как он отключился. Я коснулась указательным пальцем его сомкнутых век и убедилась, что те уже ни на что не реагируют.
Третья доза. Взгляд на пациента. Взгляд в монитор.
Вводим жидкость через канюлю. Все хорошо. Ждем. Я гляжу на врача-консультанта, он кивком просит меня сдвинуть ларингоскоп повыше – и я, разглядев проход, без усилия ввожу туда трубку. Перевожу взгляд на монитор – и, вынув ларингоскоп, кладу его Питеру в изголовье. За те секунды, пока мой взгляд метнулся вновь к монитору, сердце Питера без каких-либо церемоний или предупреждений остановилось.
Мы тут же начали СЛР. Пробовали все, что могли, стараясь вернуть уходящую жизнь обратно. Наша команда экстренной помощи росла и росла, и мы предприняли все шаги, чтобы достичь цели, но четыре часа спустя Питер оставался все так же мертв.
Тот день оставил у меня много воспоминаний. Я помню, как была благодарна за то, что всю преднаркозную подготовку мы выполнили безупречно и нам не пришлось срезать на ходу никаких углов. Помню, как застыл в оцепенении консультант, когда все было кончено. И хотя в случившемся было абсолютно некого винить, он выглядел таким опустошенным, что одна из его коллег предложила подменить его до конца смены, чтобы он пошел домой и отдохнул. Помню, в ту ночь, пытаясь заснуть, я представляла себе, что Питер хотел бы съесть, завершись его операция успешно, и какие планы строил на лето. И даже о том, кому из его близких будет не хватать его больше всего.
