«Господи, Боже мой! На тебя уповал, спаси меня, Господи! Пути не знаю — куда идти мне из Индостана: на Ормуз пойти — из Ормуза на Хорасан пути нет, и на Чаготай пути нет, ни в Багдад пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни на Иезд пути нет, ни в Аравию пути нет. Повсюду усобицы, повсюду князей убивают. Мирзу Джеханшаха убил Узун Хасан-бек, а султана Абу-Саида окормили ядовитым зелием. А Узун Хасан-бек захватил Шираз, да земля та не признала его, а Мухаммед Ядигар к нему не едет: опасается. А иного пути нет. А на Мекку пойти — веру бесерменскую принять. Потому, веры ради, христиане и не ходят в Мекку, там в бесерменскую веру обращают. А в Гундустане жить — издержаться, исхарчиться вконец; здесь дорого все; один я, а на харч по два с половиной алтына в день шло, а не пивал ни вина, ни сыты, не брал».
* * *
Шираз — большой город, и домов-то, быть может, и сто тысяч. В долине пшеница растёт, сады, виноград. А правитель Узун Хасан поставил в Ширазе своего сына Халила-Султана, а тот против отца и пошёл, а Узун Хасан тогда прогнал сына, до Тюркистанских земель гнал, где и спасся Халил-Султан.
А и Багдад — большой город, и живёт здесь глава бесерменский — халиф. А посреди города — большая река, и можно по этой реке спуститься в Индийское море. Купцы по этой реке ходят на кораблях. А плыть восемнадцать или двадцать дней. А ещё и город Басра портовый, а кругом него рощи, и родятся самые лучшие финики.
А выделывают в Багдаде разные материи: нассит, нак, кермози — шёлковые, шитые золотом, на разный манер вытканы деревья, цветы, звери и птицы.
* * *
Теперь он торопился завершить своё писание. Всё путалось в уме, всё надо было вспоминать заново; напирали именования городов, теснились в памяти...
«Из Гулбарги пошёл я в Каллур. В Каллуре родится сердолик, тут его и обделывают, и развозят отсюда по всему свету. А много в Каллуре оружейников. А был я там, может, и пять месяцев, не помню; а пошёл оттуда в Коилконду. А там базар большой. А оттуда пошёл в Гулбаргу, а из Гулбарги к Аланду. А от Аланда пошёл в Амендрие, а из Амендрие — к Нарясу, а из Наряса — в Сури, а из Сури — пошёл к Дабхолу, пристани моря Индийского».
Напряг память. Что ещё видел? Многих людей видел, говорил с ними. Но таких, как Микаил из Рас-Таннура или Мубарак, не видел боле. Несколько раз слыхал о Микаиле, но уже не мог бы его нагнать; да и не хотел; ведь уже простились... А в Каллуре видел, как на секиры да на мечи насаживают алмазы — «сулях микунет» — украшают оружие...
Писал дале:
«Очень большой город Дабхол, съезжаются сюда со всего поморья — и Индийского, и Эфиопского. И тут я, окаянный Афонасие, рабище Бога вышнего, Творца неба и земли, позадумался о вере християнской и о крещении Христовом, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских, и устремился мыслию на Русь пойти. Взошёл в таву и сговорился о плате корабельной — со своей головы до Ормуза града два золотых дал. Отплыл я на корабле из Дабхола града на бесерменский пост, а до Пасхи оставалось, должно быть, три месяца.
А плыл я в таве по морю месяц, должно быть, не видел ничего, одно море кругом. А на другой месяц увидел горы Эфиопские, и все люди на корабле вскричали: «Олло перводигер, Олло конъкар, бизим баши мудна насинь больмышьти», а по-русски это есть: «Боже, Господи, Боже, Боже вышний, Царь небесный, здесь нам сулил ты погибнуть!»
В той земле Эфиопской были мы пять дней. Божией милостью зла не случилось. Много роздали рису, да перцу, да хлеба эфиопам. И они суда не пограбили».
Не знал Офонас, что добрался до нагорного берега северо-восточной Африки! Плыл он в пору дождей. Ветра и течения сместились, и снесло индийскую таву к югу. А что оно такое — месяц на корабле, на сухарях да на вяленом мясе да на рисе — и всего совсем помалу! И только море, только море кругом.
А плыли ведь в Персидский залив. А выплыли на подходы к морю Красному. Никто на корабле не ждал такого! Перепугались все, и знали, отчего боялись. Было чего опасаться.
Не один век ходили этим морским путём корабли, груженные товарами. Плыли и паломники в Мекку и в Медину.
