— Сколько он продержится? — спросил Гаркуша.
— Не знаю, — ответил фельдшер. — Располосовано, не дай и не приведи… Может, часа два-три. На молодость вся надежда.
— Идите, Николай Максимович. — Гаркуша натянул перчатки. — Передайте на берег состояние пострадавшего. Будете сообщать каждые пятнадцать минут…
…В штурманской Гаркуша склонился над картой.
— Хода нам еще два с половиной — три, товарищ капитан-лейтенант, — сказал штурман и вздохнул, будто был в чем-то виноват.
— А точнее? — нахмурился Гаркуша.
— Волна большая, — опять вздохнул штурман. — Скорость у нас падает. Если хотя бы так будет, как сейчас, тогда два… Два пятнадцать…
Гаркуша поднялся на мостик. Из-за снега и быстро густеющего тумана видимость становилась хуже.
— Самый полный! Прибавить обороты! — скомандовал Гаркуша.
— Товарищ капитан-лейтенант, — через несколько секунд обратился к нему помощник, — механик передает, что машины на пределе. Из-за волны.
— Он тоже на пределе, — Гаркуша мотнул головой в направлении кубрика и отер мокрое от снега лицо. — Прибавить обороты!
8.17. В этом районе Карского моря было объявлено радиомолчание. Теперь имели право переговариваться лишь «Витязь» и берег.
На всех судах принимали радиограммы о состоянии раненого и немедленно докладывали своим капитанам как о событии чрезвычайном.
Ледокол «Мурманск» тем временем вел рыбацкие сейнера через ледяное поле.
— Пульс сто сорок пять, температура тридцать восемь… В сознании. «Витязь» швартуется через час сорок пять… — докладывал молоденький радист капитану Нечаеву.
— Девяносто миль за час сорок пять, да еще в шторм… Неплохо, — сказал Нечаев. — Как курьерский… А что берег?
— Берег готов, — ответил радист. — К ним еще профессор Романов из Ленинграда летит — он уже в Мурманске.
— Знаю такого, — кивнул Нечаев, — Юрий Иваныч. Золотой мужик. Где надо пришьет, где надо отрежет. Потом соберет, почистит — и все как было. Даже лучше.
На мостик поднялся капитан Петрищев.
— Что там произошло, на «Витязе»? — спросил Петрищев Нечаева.
— Трос лопнул. Обледенел и лопнул. — Нечаев поднял голову, оглядывая свои снасти. — А парень заметил, да поздно… Только и успел прикрыть собой командира. Ну, и… волна. Видать, здорово разбило малого. Кто из врачей будет принимать его на берегу? — спросил он у радиста.
— Хирург Шульгин.
— Черт бы его драл… — с неприязнью сказал Петрищев. — Как я его не люблю. Такие в свое «не положено», как моллюск в раковину уходят. «Не положено»! — Петрищев пристукнул ладонями, будто створки раковины захлопывал. — И все.
— «Моллюск»… — усмехнулся Нечаев. — Вы, капитан, вроде как лошадник тавро — прижег, и гуляй лошадка. На всю жизнь.
— Я не прав? — холодно спросил Петрищев.
— Не знаю, — с деланым равнодушием сказал Нечаев. — Вообще-то каждый прав. Для себя.
8.56. Шторм крепчал. Жег мороз.
Снежные заряды слепили и сбивали с ног людей на палубе «Витязя». Началось обледенение корабля.
— Товарищ капитан-лейтенант! — Помощник старался перекричать вой ледяного ветра. — Локаторщики. Прямо по курсу ледяное поле! Битый лед, товарищ капитан-лейтенант!
— Малый вперед! — скомандовал Гаркуша и сквозь зубы пробурчал: Вот везуха…
«Витязь» медленно пробирался вперед, лавируя среди больших и малых льдин, которые шторм сталкивал, разбивал, громоздил друг на друга, бросал на приступ корабля.
Шульгин сидел на подножке санитарного «рафика» и рассеянно смотрел на морс, которое затягивал туман.
Студеный ветер с моря усиливался. Шульгин поднял воротник. Рядом с ним склонился над рацией военный моряк.
— Запросите-ка, пожалуйста, аэропорт, — попросил Шульгин. — Что профессор Романов?
— Аэропорт? Я — «Берег», — начал моряк в микрофон. — Вопрос товарища Шульгина: прилетел ли профессор Романов? Прием… На подлете, товарищ Шульгин.
— Это хорошо, — кивнул Шульгин. Задумался.
Два пацана лет восьми стояли неподалеку от «рафика» в ожидании всяких интересных событий и, попеременно шмыгая носами, хрустели картофельными ломтиками из целлофановых пакетов.
— Что грустный, Васильич? — спросил Шульгина шофер, рыжий, длинноволосый, похожий на стрельца с суриковской картины.
