Бедные мои ровесники — Боря, Андрюша!
От славословия живые едва…
Сколько на вас повесили — я ли на вас обрушу
Попреки дурацкие, злые слова?
Говорят, Вы голос нашего поколения,
Бледные и значительные, как мировая суть.
Глаз у вас распадение, гланд у вас воспаление,
Поберегите себя хоть чуть…
Милые вы мои, где-то что-то читавшие,
Что успевало принять естество.
В Штаты уже слетавшие, чуточку там уставшие —
Ну, отдохнете еще, ничего!
Чудные мои ровесники! Я тут под ночником,
Пол подо мной качается, крыша уже едет…
Вижу, как вашим корявым подстрочником
Бредит потомок мой — давится, но бредит.
Бедные мои ровесники — Андрюша и Боря.
Юноши стихийные, невянущие цветы!
Ну пускай вы суша, ну пускай вы море…
Только бы не зияние пустоты.
Без ордена Виртути-Милитари
Ко мне не возвращайтесь — говорю.
Но коль уснули вы в Афганистане,
Едва ли вы проснетесь к январю.
Развернутые на закат пунцовый,
Продлите ваш почти невинный сон…
Ах, лоб свинцовый да об гроб свинцовый —
Вот это б вышел всенародный звон!
В Орле, Чите, Караганде, Тагиле —
В любом на нас отпущенном раю,
Во мгле, в черте оседлости, в могиле —
Вы спите, я вам песенку спою.
Крепчай, мое негромкое глиссандо,
Взойдите в небо, сто усталых лун —
Во славу легконогого десанта,
Уснувшего под переборы струн.
Художник, супермен и пролетарий!
Я, ваша мать, волнением горю.
Без ордена Виртути-Милитари
Домой не приходите — говорю!
В чем были — как одели, как обули,
Спускаетесь по склону, по судьбе.
Привычные в Герате и в Кабуле,
Сейчас сойдете вы на Душанбе…
Столько плакала родимая сторонка,
Сколько было ей назначено судьбою.
Обойди мои ворота, похоронка!
Сделай так, чтоб мы не встретились с тобою.
Я хожу в своем девичьем платье узком.
Я платком перевязалась темным, женским.
А может, он сейчас лежит уже под Курском.
А может, где-то схоронили под Смоленском…
Я не сделаю ни шага от порога.
За ворота я не выйду на полшага.
Обойди мои ворота, похоронка!
Обойди меня, казенная бумага.
Вот придет домой, окликнет так негромко,
Вот обнимет, дымным духом весь пропахший…
Обойди мои ворота, похоронка!
Пусть уж лучше будет без вести пропащий.
…И заплакала — так жалобно да тонко,
Потому что голосить не научилась.
Обошла ее ворота похоронка,
Ничего с ее любимым не случилось.
Где солдат проходит чистым полем —
Там стоит солдатка с черным платом.
Где солдат не поддается пулям —
Там любовь витает над солдатом.
Чем глуше ночь — тем слаще грезы.
Чем солоней — тем веселей.
Но час от часу ярче розы
На рынках родины моей.
Усаты ушлые ребята —
Наперебой и нарасхват.
Они ни в чем не виноваты!
Никто ни в чем не виноват.
Чем гуще стих — тем больше прозы.
Чем голос тише — тем страшней.
Все жарче полыхают розы
На рынках родины моей.
Блестят шипы, манят бутоны,
Благоуханье все нежней…
А сердца тоны-полутоны —
Слышней, слышней, слышней.
Дорогой Василий Палыч!
Напишу я вам письмо.
А отправить не отправлю,
Оно отправится само.
Добродушно-злым, усатым,
Но с нездешностыо уже,
Помню вас в восьмидесятом,
В предотъездном кураже.
А потом — какого черта! —
Я — залог и амулет,
Что вблизи «Аэропорта»
Ваш не вытоптали след.
Объясняться все мы слабы,
Как себя ни назови.
Ну, послушайте хотя бы
Мои строчки о любви.
Дорогой Василий Палыч, —
Бормочу я невпопад, —
Ой, как я бы к вам припала
Этак двадцать лет назад…
А сейчас, Василий Палыч,
Вот написала вам письмо.
А отправить не отправляю —
Пусть отправится само.
Когда надо мной затрубят херувимы,
Едва не касаясь моей головы, —
Я, видимо, вспомню родные руины
От аэропорта до центра Москвы.
В эоловой лунке, в сандаловой дымке,
В которую стих мой крыла окунал, —
Покажутся Химки, и скроются Химки,
И я не успею увидеть канал.
Хрупки мои руки, тяжки мои вины.
Где шью — там тотчас и расходятся швы.
И снятся, и снятся родные руины
От аэропорта до центра Москвы.
