Никол доверительно произнес, понизив голос:
— Какой там бастард! Видел я эту полюбовницу, зеленая девчонка совсем. Я тоже сначала думал, что граф с ней из-за наследника, но какой от нее наследник? Она себя-то еле носит, ребенка ей не выносить точно. Кожа одна да кости. Тем более граф мужчина видный, статный, высокий, у него маленький ребятенок не получится. Да и не собирается она рожать, по ней же видно. Я сколько уж раз у нее бывал, а даже глаз ее ни разу не видал, она их от пола не поднимает. Да и людей чурается, при каждом удобном случае в другую комнату уходит. Точно говорю, колдунья. Так она и нашу графиню изведет, графа окрутит, и сама графиней заделается.
— Да она же в замке-то не бывает! — не поверил в эту ерунду ученый секретарь. — А без прямого контакта ни одна колдунья ничего сделать не может.
— Все она может, вот еще! — Никол подивился наивности секретаря. — А еще ученый! Будто не знаешь, как это делается. — Зловещим тоном, будто рассказывая страшную сказку, поведал: — Заморочит она голову графу, выпросит у него волосок графини и все, почитай, дело сделано. Проведет над этим волоском обряд по изведению соперницы, и помрет та смертью безвременной. Ты что, смерти нашей графинюшке желаешь?
— Нет, конечно, — торопливо открестился от напрасного обвинения Фелис. — Я графиню ценю и уважаю.
— Тогда и не спорь, а делай, что велено! — камердинер был совершенно уверен в собственной правоте, а уж тем паче в правоте хозяйки. — Графиня дурного не прикажет, она женщина справедливая. И добрая.
Секретарь смирился и принялся ждать, чего прикажут. Совесть, правда, требовала доложить обо всем графу, но подходящего случая не оказалось. Он несколько раз, заикаясь, начинал признаваться в своем участии в планируемом графиней непотребстве, но стоило графу поднять на него вопросительный взгляд, чтоб выслушать, как слова застревали у него в горле, и он говорил вовсе не то, что намеревался.
Свое молчание, а, по сути, трусость, он оправдывал искренним сочувствием к графине. Ведь граф и вправду изменял супруге с явно недостойной девицей, а прелюбодеев Фелис не терпел. Видимо, защищать неправедно обиженных — его высокая планида.
Ждать возмездия пришлось недолго.
На следующий день к вечеру, едва приехав и даже не поужинав, граф уединился в своем кабинете, заявив, что у него много работы. Минут через десять, заподозрив недоброе, графиня заглянула к мужу, того на месте не оказалось. В другое бы время она ничего делать не стала, но теперь, пребывая в крайне нервозном состоянии, потребовала у Фелиса:
— Ведите меня немедленно к этому самому дому садовника!
Его фальшивые отговорки, что в парке темно, холодно, можно заблудиться и попросту страшно, ведь вокруг ограды воют ищущие лазейку голодные волки, решительно отвергла.
— Если уж я, слабая женщина, не боюсь идти в темноте, то вам, мужчине, об этом заикаться просто стыдно! — и она негодующе притопнула ногой.
Нехотя повинуясь, секретарь накинул теплый плащ и угрюмо направился к черному ходу.
Графиня, отправив камеристку к целителю проследить за приготовлением настойки от головной боли, чтоб та не любопытствовала, куда же направляется ее госпожа в столь неподобающее время, тоже надела теплый плащ с подбоем из меха горной куницы, теплые ботинки, на голову накинула меховой капюшон, полностью закрывший лицо, и спустилась вниз.
К ее неудовольствию, у выхода на табурете сидел привратник, при виде ее вскочивший и неуклюже поклонившийся.
— Я немного подышу свежим воздухом, — пришлось соврать, чтоб он не смотрел на нее таким всепонимающим хитроватым взглядом. Похоже, то, что ее муж завел себе любовницу, было секретом лишь для нее одной.
— Конечно, конечно, — привратник словно издевался над ней, настолько вызывающе звучали его слова, и широко распахнул перед ней двери.
Глаза защипало от подступивших слез, но Карина упрямо вскинула голову, не выказывая преступной слабости. Она родилась в гордом роду герцогов Фортранских и никогда не станет поддаваться жалости к себе, это удел людей слабых, а она слабой никогда не была. И не будет. Но тут же с горечью обвинила мужа: как он мог так подло с ней поступить?