Удивительное единодушие, свойственное всем нам, родителям. Мы не говорим: чтобы он был счастлив. Чтобы он был свободен. Чтобы умел принимать самостоятельные решения. Чтобы был крепок, бесстрашен, умён… Нет, главное — послушен. Послушен нам — своим родителям. Остальное — вторично.
Помнится, я тогда же рассказал будущим супругам об одном случае идеального послушания. Как-то в консультацию обратилась немолодая на вид женщина с заплаканными глазами. Проблема, с которой она пришла, была необычна. Её сын слушался. Слушался всегда и во всём — с раннего детства, чуть ли не с рождения. Исполнял всё, что от него требовалось. Неукоснительно и незамедлительно. Слушался даже не слов — невысказанных желаний. Мама вручает ему два билета в театр — сходи, мол, с приятелем. Взрослый ведь, скоро шестнадцать. Нет говорит, мама, я без тебя не пойду, только с тобой… С 9 часов вечера — дома, как штык. В 10 — в постели. Бальзам для материнского сердца. Вот такой славный мальчик.
Всё бы хорошо, но только в тот же самый период, незадолго до эпизода с театральными билетами, мама стала замечать, что сын, по-прежнему оставаясь образцом послушания, бубнит время от времени себе под нос что-то странное. Прислушалась и услышала: «Вот мне исполнится шестнадцать — я вам с бабушкой покажу…». Удивилась, но значения не придала. Мало ли что он бормочет. Чушь какая-то…
Но вот парню стукнуло шестнадцать. И в тот же самый день заявился он домой в полночь. Мать с ног сбилась, обзвонила все отделения милиции, больницы. В городском морге справлялась. А он, как ни в чём не бывало, — в полночь… Где был? — спрашивает. Отвечает: балдел. Мать и слова такого не знала. Но он ей объяснил. И добавил при этом, что теперь он совершеннолетний — стало быть, взрослый и сам себе хозяин. И будет вести себя так, как ему заблагорассудится…
Это похоже на то, что в пропаганде называется «эффект бумеранга»: слишком сильное давление со стороны пропагандиста оборачивается со стороны объекта воздействия своей противоположностью. Мать блистательно преуспела в обучении милого дитяти послушанию, норме. Но норм много, а мать одна; а в чём она не преуспела, так это в обучении его любви. Норма сама по себе бездушна; и нормопослушность сына обернулась в один прекрасный день против самой же матери, её самое сделала жертвой механического бездушия. Воспитала машину — и оказалась у неё под колёсами…
Программист, раздавленный машиной, им же самим запрограммированной. Всё очень просто: машина взяла и сменила программу, благо другие программисты — вот они, под рукой. В школе, на улице, на пустыре, на танцплощадке, в дискотеке. Окажись неподалёку те же астароты, сидоны, вифании, эдомы, иерихоны, херонеи — и пришлось бы искать Дьявола, способного выцарапать заблудшую Душу из цепких лап Наставников.
От одного Программиста парнишка сбежал к другому.
Повесть Макса Эрлиха — произведение публицистическое. Публицистика — жанр страстного обличения. Публицист обязан чётко обозначить свои симпатии и антипатии, разделить мир на чёрное и белое, виновных и невинных.
Но Эрлих не просто публицист. Он — художник. И хорошая публицистика невольно оказывается во власти законов иного рода и порядка — законов искусства, изнутри расшатывающих и взламывающих чёрно-белый замысел публициста.
Кто-то (кажется, Шпенглер) писал, что автор — не единственный творец художественного произведения. Точнее, он — мать произведения, тогда как отец произведения — Бог. Произведение зачато в художнике Богом, и прокрустово ложе субъективного замысла, в которое тот без остатка пытается по наивности уложить своё чадо, неизбежно оказывается для него слишком узким. Аналогичным образом судил о механизме творчества Карл Густав Юнг, увидевший гениальность самых чистых им авторов — Гёте, Ницше, Шопенгауэра — в способности производить на свет тексты, не предусмотренные их сознательным намерением. И ещё решительнее высказался на сей счёт Михаил Бахтин: «Замысел всегда меньше создания (даже неудачного)».
Автор волен возлагать вину на того или иного персонажа, на ту или иную политическую силу или социальный институт, на лицо или группу лиц. Но искусство, проступающее в авторской строчке, склонно проявлять удивительную строптивость, и тогда, как сказал поэт,
