– Мне очень жаль, мама, – ответила я, – может, если ты приедешь в Нью-Йорк, аллергия оставит тебя?
– О, нет, она меня никогда не оставит. Кроме того, доктора прописали мне постельный режим. А как бы я хотела посетить нью-йоркские магазины. Как ты проводишь время? Довольна ли учебой?
– Да, – я удивилась такому проявлению заботы, но прекрасно знала – опиши я хоть часть своих проблем, она бы как ошпаренная отскочила от телефона.
– Хорошо, возможно, в конце месяца врачи разрешат мне вставать, и тогда я приеду. А пока Рэндольф посылает тебе немного денег. Он бы приехал сам, но очень занят, и бабушка Катлер находится в большой от него зависимости.
– Конечно, – сухо ответила я, – она ото всех находится в большой зависимости.
– Ты не должна так о ней говорить, Дон, это не красит тебя. И не спорь, когда я нашла наконец силы поговорить с тобой, пожалуйста.
– Почему тебе требуется так много сил, чтобы говорить со мной? Может быть, тебе тяжело лгать?
– До свидания, я утомилась.
– Когда ты мне назовешь имя отца, мама? Когда?
– Это не телефонный разговор, – она положила трубку, после этого я услышала в телефоне еще один щелчок. Я поняла, что Агнесса Моррис шпионит за мной, и рассказала об этом Трише.
– И все из-за бабушкиного письма.
– Мы доберемся до него, – заверила Триша, – давай попробуем завтра, когда она с друзьями пойдет в театр. Мне кажется, что она не запирает свою спальню.
– О, Триша, я даже не знаю, а если нас поймают?
– Ну, если ты не хочешь…
– Я хочу, я очень хочу видеть письмо!
На следующий день, в субботу, поздним вечером мы с Тришей сидели в комнате у Агнессы, делая вид, что интересуемся ее подшивкой. Мы вынуждены были выслушать целую кучу историй прежде, чем пробил господин Феербенк и Агнесса объявила, что опаздывает к друзьям.
После ее отъезда мы с Тришей нашли миссис Лидди, слушающей в своей комнате радио. Потом вернулись и нашли, как и ожидали, дверь в комнату Агнессы не запертой. После недолгого колебания мы вошли.
– Что если мы не успеем до ее возвращения?
– Тсс, все будет хорошо.
Когда мы проходили через повешенный Агнессой занавес, я ощутила себя на сцене. Комнату освещало маленькое бра, висевшее над старинной из желтой березы кроватью с большими вышитыми подушками. В левом углу стоял столик с парфюмерией, напоминающий магазинную полку. Рядом висели две вешалки, а между ними стоял платяной шкаф. Над дверью висела табличка «ВЫХОД», картину довершал «творческий» беспорядок. Триша с улыбкой заметила:
– Здесь куча старого реквизита, столик, занавес. Каждое утро, просыпаясь, Агнесса думает, что играет в новой пьесе. – Она взглянула на стены, увешанные портретами Агнессы в различных ролях. Все здесь было плодом несбывшихся иллюзий. – Если здесь и есть письмо, – сказала Триша, – то только на том столике. – Мы подошли к нему и начали перебирать валявшиеся в беспорядке счета, театральные программки и прочие бумаги. Но письма там не было. Внезапно ящик, выдвинутый Тришей, скрипнул. Мы замерли и прислушались, похоже никто ничего не заметил.
– Лучше пойдем.
– Нет, – сказала Триша, – если уж начали… Это письмо должно быть в каком-то ее сумасшедшем тайнике. Конечно… – Триша двинулась к кровати.
– Лучше уйдем, Лидди может нас услышать.
– Постой в дверях и покарауль. – Я отошла. Через минуту уже торжествующая Триша стояла с письмом в руках. Я вынула его из конверта и при тусклом свете бра начала негромко читать.
«Дорогая Агнесса, поскольку вы уже знаете, что мою внучку приняли в школу Искусств, то по рекомендации господина Апдайка я хочу поселить ее в вашем доме. Надеюсь на нашу дружбу. Я понимаю, какое бремя взваливаю на ваши плечи, мне искренне жаль, но вы – моя последняя надежда.
Внучка была ужасной проблемой для нас всех. У моей невестки из-за нее случился серьезный нервный приступ. На Рэндольфа легла куча проблем. Она – паршивая овца в нашей семье.
По иронии судьбы Господь наделил ее музыкальным даром. Из-за сексуальных проблем мы вынуждены были ее переводить из одной общественной школы в другую. Мне кажется, что школа Искусств могла бы помочь и здесь. Возможно, ей необходимо сконцентрироваться на своем даровании. Ошибка в воспитании лежит на всех нас. Мы испортили ее. Рэндольф задаривал ее с младенчества. Она не проработала ни дня, всегда отказывалась, ссылаясь на плохое самочувствие. Однажды она даже пошла на кражу у одного из моих пожилых гостей.
