Секреты Достоевского. Чтение против течения - страница 40
Достоевский диктовал «Игрока» Анне Григорьевне Сниткиной еще до того, как женился на ней и уехал вместе с ней в Западную Европу. Тем не менее этот эпизод романа зловеще предвосхищает модели поведения, которые будут характерны для поездки новобрачных по городам немецко– и франкоязычной Европы с игорными домами спустя всего лишь несколько месяцев. В своих воспоминаниях Анна Григорьевна описывает первую вылазку своего мужа в казино после их свадьбы. Достоевский оставляет молодую жену одну в съемной квартире в Дрездене, а сам отправляется на несколько дней играть в Гомбург:
Федор Михайлович пробовал отговариваться, но так как ему самому очень хотелось «попытать счастья», то он согласился и уехал в Гомбург, оставив меня на попечение нашей хозяйки.
Хотя я и очень бодрилась, но когда поезд отошел и я почувствовала себя одинокой, я не могла сдержать своего горя и расплакалась. Прошло два-три дня, и я стала получать из Гомбурга письма, в которых муж сообщал мне о своих проигрышах и просил выслать ему деньги; я его просьбу исполнила, но оказалось, что и присланные он проиграл и просил вновь прислать, и я, конечно, послала [Достоевская 1987: 178].
Во время пребывания пары в Западной Европе подобное повторялось вновь и вновь. Достоевский неоднократно закладывал самые дорогие для его жены вещи, ее одежду и однажды даже ее обручальное кольцо, чтобы на вырученные деньги и дальше предаваться игромании.
Описывая переживания Алексея в казино, когда он наконец играет для себя (не следует ли нам сказать: «играет собой»>7), Достоевский использует язык с сексуальным подтекстом, подчеркивающий значение ухода Алексея в себя как отказа от жизни и любви. За игорным столом им движут чувство возбуждения, волнение и риск. Любовь, в которой он так страстно признавался Полине, превращается в любовь к себе (самолюбие, своенравие), спроецированную на «красную» (женского рода), на которую он ставит. Его речь наполнена эротическим напряжением:
Но я, по какому-то странному своенравию, заметив, что красная вышла семь раз сряду, нарочно к ней привязался. Я убежден, что тут наполовину было самолюбия; мне хотелось удивить зрителей безумным риском, и – о странное ощущение – я помню отчетливо, что мною вдруг действительно без всякого вызова самолюбия овладела ужасная жажда риску. Может быть, перейдя через столько ощущений, душа не насыщается, а только раздражается ими и требует ощущений еще, и всё сильней и сильней, до окончательного утомления [Достоевский 1972а: 294] (курсив мой. – К. А.).
К тому времени, когда он отправляется домой, он уже насытился:
Я, впрочем, не помню, о чем я думал дорогою; мысли не было. Ощущал я только какое-то ужасное наслаждение удачи, победы, могущества — не знаю, как выразиться. Мелькал предо мною и образ Полины; я помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с ней сойдусь и буду ей рассказывать, покажу… но я уже едва вспомнил о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние ощущения, бывшие всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим – о чем мы уже не будем более поминать, потому что теперь начнется всё сызнова [Достоевский 1972а: 295] (курсив мой. – К. А.).
Первоначальный отказ Алексея от любви Полины отражает разрушение его личности и трату эротической энергии на приобретение денег – ради самих денег, а не ради того, что на них можно приобрести, поскольку она уже предлагала ему себя бесплатно. Это объяснение не исключает и психологического мотива: страха перед ее любовью. Наконец, бегство Алексея представляет собой отказ от «живой жизни», которую олицетворяет дар Полины; в этом смысле казино также означает смерть. Вспоминаются слова Человека из подполья: «Ведь мы до того дошли, что настоящую “живую жизнь” чуть не считаем за труд, почти что за службу…» [Достоевский 1972а: 178]. Выбор Алексея – это подмена реальности человеческого общения и любви обманчивой, солипсистской и поверхностной страстью.
«Скупой рыцарь» Пушкина, который вспоминался Достоевскому, когда он впервые задумал свой роман, содержит образец подобной сублимации эротического желания. Как и встреча Алексея с колесом рулетки, знаменитый монолог старого скупца у Пушкина насыщен сексуальной энергией (и напичкан убийственными метафорами):
