Сюжеты романов Достоевского вновь и вновь демонстрируют важность межчеловеческих отношений. Живущие в одиночку персонажи оказываются вместилищем бесов – дьявольского воплощения своих собственных неисполнившихся желаний, своего гнева, своей гордыни и своей жажды мести и справедливости. Опасность возникает тогда, когда заканчивается истинный диалог. Когда та или иная его сторона начинает цепляться за собственный вариант истины или пытается опровергнуть убеждения собеседника, истина превращается в ложь. Собеседник становится не более чем тенью личных комплексов и переживаний данного индивидуума, тенью, которая набрасывается на него, изматывая и дразня его собственным одиночеством. Это происходит с героями Достоевского, но происходит и с его читателями, которые тоже слишком легко могут оказаться наедине с книгой.
Этика межчеловеческих контактов, сформулированная Достоевским, берет начало уже в первых его художественных произведениях, в том числе в «Бедных людях» и «Белых ночах». С самого начала он глубоко озабочен властью литературы над человеческими отношениями и доводит до читателей свою идею, мастерски манипулируя существовавшими ранее литературными моделями. В его ранних произведениях живые персонажи в буквальном смысле этого слова совращаются с пути истинного книгами. Достоевский беспощадно пародирует шаблоны и штампы романтической литературы. Позже соблазнение становится более сложным, менее очевидно сексуальным, а в число объектов пародии включаются русские современники писателя. Однако основная идея остается прежней. Когда собеседник приобретает вид литературной фантазии, все остальное также перестает быть реальным. Позднее Достоевский дает более полную картину издержек человеческого одиночества, и герои-солипсисты его зрелых произведений – например, Человек из подполья или Иван Карамазов – наглядно показывают издержки современного индивидуализированного и секуляризированного сознания. Однако для того, кто умеет читать против течения, они тоже – не более чем тени.
Я предложила апофатический подход к истолкованию текста. То, что мы читаем, – лишь результат попытки автора запечатлеть на бумаге трансцендентное и рассказать о нем. Таким образом, текст передает не столько содержание, то есть то, что сказано, сколько то, что в нем скрыто. Заглядывая под поверхность текста, мы принимаем во внимание оригинальный замысел Достоевского и его собственную апофатическую, писательскую борьбу. Следовательно, если мы сумеем получить доступ к глубинному содержанию, это станет свидетельством преобразующей силы художественного слова, которое работает само по себе. Апофатическое чтение предполагает, что видимое всем содержание текста обманчиво и неполно. В этих эссе я задавала очень простые вопросы о сюжетах каждого из романов. Не избитое «Что делать?», а просто: «Что случилось?» Соблазнил ли Быков Вареньку? Произошли ли события «Белых ночей» на самом деле, или это была лишь мечта? А если мечта, то чья? Стоит задать эти вопросы – и поверхностные предположения, сделанные читателями относительно сюжетов этих произведений и характеров их героев, отпадают. Позднее вопросы становятся более опасными и обнажают уязвимые места, спрятанные глубже. Что, если Соня все-таки украла сто рублей? Что, если Ставрогин все-таки не насиловал девочку? Что, если Дмитрий Карамазов все-таки убил своего отца? Грабеж, изнасилование, убийство: если Достоевский хочет показать нам лишь то, что преступление – это плохо (тезис, который легко выразить в изъявительном наклонении, не прибегая к хитроумному арсеналу великого искусства), то мы можем просто осудить Раскольникова и закрыть книгу. Однако, подобно всем великим художникам, Достоевский избегает банальных истин. Его читателей не нужно уговаривать не красть, не насиловать маленьких девочек, не убивать старух-процентщиц; мы – люди тихие и миролюбивые, мы избегаем прямых действий; мы сидим у камина с книгой. Поэтому Достоевский указывает нам на наши скрытые уязвимые места и предлагает более утонченные заповеди: не суди, не приговаривай, не осуждай, не обвиняй. Думай, о чем ты думаешь. Исповедуйся, веруй, прощай.
