— Не мелите чушь. Я не собираюсь валяться на койке из-за каких-то царапин. Так что с Блэком?
— Он… да, он сбежал, — Гермиона отвела взгляд от профессора и посмотрела на пол.
— Подойдите сюда, — внезапно услышала она. Не поверив своим ушам, девочка посмотрела на профессора и мучительно покраснела. — Мерлин, Грейнджер, не время смущаться. Раз уж вы здесь, может, вы соизволите мне помочь, коль скоро вы виноваты в моих ранах?
— Я виновата? — невольно вскинулась Гермиона, но, тем не менее, двинулась в сторону профессора на негнущихся ногах.
— Тройной экспелиармус — это довольно болезненно. Вы мне едва руку не оторвали. Но в нокаут меня отправил Петигрю, крыса позорная. С детства привык бить исподтишка. А в совокупности мы получили оборотня, который и оставил мне эти украшения. Долго вас ждать?
Гермиона подошла вплотную. Профессор протянул ей тампон, смоченный в резко пахнущем зелье. Она принялась тщательно смазывать раны. Две из них были глубже и уходили в подмышечную область, а один даже на спину, словно он сумел крутануться, избегая более серьезных повреждений. Да, сам он не смог бы тщательно их обработать, не вывернулся бы так, несмотря на гибкость, которая чувствовалась в этом худощавом, но сильном теле. Гермиона старалась не рассматривать его очень уж пристально. Она и так чувствовала, что даже кончики ушей покраснели. Пока она обрабатывала царапины, он стоически молчал, только иногда некоторые мышцы непроизвольно сокращались под ее пальцами, и она понимала, что ему очень больно.
Профессор Снейп, нет, Гермиона, Северус! Профессор Снейп никогда не стоял бы перед ней полуголый, никогда. Северус послушно поднял руку, когда она добралась до тех самых неудобных порезов. Только сейчас она заметила, что предплечье украшает странная татуировка в виде черепа с выползающей из него змеёй. Тогда она не придала этому значения, мало ли какие тату люди себе накалывают.
А когда она, плеснув на тампон побольше зелья, прикоснулась к ранам, он зашипел и выругался.
— Вы слишком много сквернословите, сэр, — пролепетала Гермиона.
— Да что вы говорите, Грейнджер, — он опустил руку. — Вы закончили?
Она неуверенно кивнула. Северус подхватил рубашку и осмотрел ее.
— Мда, репаро, — рубашка стала относительно целой, но никакие очищающие чары не смогли полностью убрать засохшую кровь. — Мисс Грейнджер, у вас когда-нибудь было желание похулиганить в туалете? Надпись какую-нибудь сделать, например?
— Нет, сэр, — она быстро подошла к подоконнику, на котором когда-то сидел он, и забралась на него с ногами.
Он надел грязную рубашку и заправил ее в штаны. Активные движения причинили ему боль, и Северус поморщился.
— Зря, а вот мне хотелось, и сейчас хочется.
— И что же вам хочется написать? — Гермиона с любопытством посмотрела на Северуса.
— Ну, что-нибудь типа этого, — он поднял палочку, и на стене появилась надпись «Блэк-козел».
Гермиона тихо захихикала. В голове мелькнула мысль, будет ли выглядеть слишком нездорово, если она его попросит написать гадость еще про кого-нибудь?
— Мисс Грейнджер, спасибо, что помогли. Если бы вы все-таки не пришли, мне пришлось бы идти к мадам Помфри, а делать этого не хотелось просто категорически.
— Можно задать вопрос, профессор? Вы обещали, что ответите, — Гермиона отважилась посмотреть на него.
— Да, что-то припоминаю… Раз в год, я прав? — Северус усмехнулся.
— Почему вы ненавидите мистера Блэка и профессора Люпина?
Усмешка пропала с его лица, и он нахмурился. Молчал он долго, и Гермиона уже думала, что ей не ответят, но он вздохнул и тихо проговорил:
— Черт бы побрал это «раз в год». Когда-то эти господа составляли одну компанию. Они даже имя себе дали — «Мародеры». Дурацкое название, дурацкие розыгрыши. Почему-то они решили, что у меня самое лучшее чувство юмора среди всех учеников Хогвартса и что я один могу по достоинству оценить их шутки. Все, мисс Грейнджер, больше я вам ничего не скажу.
Гермиона кивнула. Больше ей было и не нужно.
Когда стало известно, что Снейп сделал все, чтобы Люпина уволили с волчьим (она оценила шутку, должно быть, не он один был обладателем чудного чувства юмора в Хогвартсе) билетом, она не могла его осуждать. Она вдруг поняла, что он так много ругался перед ней в злополучном туалете не только потому, что ему было больно. Боль, как она выяснила, он вполне мог терпеть. Он испугался. И испугался прежде всего за них, самоуверенных, глупых подростков, которые понятия не имели, что такое оборотень и что он может с ними сделать. А вот он знал. Знал и встал перед ними, чтобы принять удар на себя. Если бы она не отозвала тогда оборотня на себя, если бы… Внезапно она поняла, что он не дал бы Люпину добраться до них. Он бы погиб там, но дал бы им время, чтобы сбежать.
