— Вы пьяны, Сидоров, — сказала Таня. — Идите спать.
— Нет, — сказал Сидоров и вынул из кармана руку. В руке был нож. Сидоров прыгнул вперед.
Но Грубин прыгнул ему навстречу. Он, хоть и не ел никогда тигров, был готов к действиям Сидорова. Он был мужчиной и защищал жизнь женщины. Он не мог допустить, чтобы Таню съели.
Они столкнулись в воздухе. Нож дрессировщика скользнул по руке Грубина и выпал.
— Ты! — вскричал Сидоров, отлетая в угол. — Ты! Предатель! Иуда! Сам не ешь и другим не даешь!
Грубин успел наступить на нож и схватил стул. Сидоров на четвереньках отползал к двери.
— Держите его, — сказала Таня. — Мы его свяжем!
Дрессировщик метнулся назад, громадным прыжком выскочил из фургона. Грубин бросился за ним.
Снова вышла луна, и видно было, как фигура, мало схожая с человеческой, несется к клеткам.
Еще мгновение — звякнул засов, и Сидоров оказался за прутьями решетки.
Саша и Таня бежали к клеткам и почему-то молчали, не звали на помощь, не будили людей. Как будто стеснялись того, что происходило у них на глазах. А у них на глазах голодные тигры, раздраженные гадкой погодой, невыспавшиеся, кинулись к дрессировщику. Короткая схватка, сплетение тел, рычание, лай и мяуканье…
Открывались двери фургонов. Артисты выскакивали, разбуженные шумом, повсюду загорались огни.
Но когда удалось войти в клетку, все было кончено. Сидорова растерзали хищники.
Никто не заметил, как Грубин нагнулся у решетки и поднял свалившийся с пальца Сидорова перстень старинной индийской работы…
Дня через два Таня Карантонис сидела у Грубина в маленькой, хоть и прибранной, но все-таки захламленной комнате. Они пили чай. Соседи уже раза по три заглядывали — кто просил соли, кто сахару. Соседей измучило любопытство.
— Спасибо за ужин, — сказала Таня. — Вы все приготовили лучше, чем в ресторане.
— Старался. — Грубин поглядел на Таню с нежностью. — А как цыпленок табака под утюгом? Неплохо?
— Я бы никогда не догадалась, что под утюгом, — сказала Таня.
Она осунулась, похудела за эти дни — то допрос у следователя, то собрание в цирке.
— Так, значит, следствие решило, что это был несчастный случай? — спросил Грубин, хотя и сам все знал.
— Да. В состоянии опьянения Сидоров забрался в клетку с тиграми и погиб. Ужасно все это! Ведь из-за меня, понимаете, из-за меня!
— Отлично понимаю, — сказал Саша Грубин. — Если бы он не погиб, то вас бы не было в живых.
— Ужасно! — повторила Таня. — А вы говорили про перстень. Он у вас?
— Да. В Москву его отошлю, на исследование.
— Но ведь признайтесь, Саша, что это был бред. Что он был больной человек.
— Рад бы, — сказал Грубин.
— Признайтесь, мне будет легче.
— Вы умеете звукам подражать?
— При чем здесь это? Не умею.
— Тогда прокукарекайте.
— Я не умею.
— Попробуйте.
Таня улыбнулась вымученной, усталой улыбкой.
— Вы хотите меня отвлечь?
— И все-таки.
Таня открыла рот, и тут дом огласился веселым натуральным петушиным криком.
— Ой! — сказала Таня и зажала рот рукой.
— Вот видите, — сказал Грубин. — Мы же с вами цыпленка табака ели.
— И вы туда подсыпали растворителя?
— Да, иначе как бы вы мне поверили?
— Как вам не стыдно!
Старик Ложкин, натуралист-любитель, который жил над Грубиным, сказал жене:
— Скрытным Грубин стал. Петуха дома держит. А зачем?
— Это у него циркачка сидит, звукоподражательница, — ответила жена и вернулась к прерванному вязанию.
