Тарса смотрел в бронированное окно на внутренней двери, как тела улетают прочь от «Сизифея». Он смотрел на них, пока не опустилась внешняя дверь. Не прозвучало ни звука, но он чувствовал вибрацию тяжелых створок.
Тарса поразмыслил над холодными словами Нумена о тех, кто сражается в тенях.
— Ты доверяешь брату Шарроукину?
Нумен ответил не сразу.
— Доверие нынче дорого, брат Тарса.
— Это не ответ.
— Это единственный ответ, который я могу дать и не солгать.
— Брат Шарроукин сражался и проливал кровь рядом с нами.
— Как я уже сказал, те, кто действую в тенях, иногда темноту начинают любить больше, чем свет, — сказал Нумен, закидывая последний труп альфа-легионера на плечо. — Он всадил пулю в голову тому ублюдку Фулгриму, поэтому я зову его братом, но он не из Десятого. Он не страдал так, как мы страдали.
— Я тоже не из Десятого, — заметил Тарса. — Пользуюсь ли я твоим доверием?
Нумен хлопнул тяжелой рукой по наплечнику Тарсы.
— Ты вышел из земли огня, брат, — сказал он, повернулся и едва ли не вывел его из тамбура. — Ты жил при свете горящих гор. Да, тебе я доверяю.
Тарса кивнул, но в памяти стоял мир, совсем не похожий на тот, что представлял себе Нумен. Его небеса были темными от пепла, над выжженными равнинами гуляли бури из золы, а жизнь существовала в тени пирокластных облаков.
Ноктюрн был миром теней, и тени эти были глубоки.
Стены посадочной палубы до сих пор покрывали шрамы после совместной атаки предателей перед Йидрисом. Следы болтов и глубокие царапины, оставшиеся от монстров, которых выпустил легион Фениксийца, напоминали, как отчаянно сражался экипаж «Сизифея», чтобы спасти свой корабль.
Кадм Тиро выбрал эту палубу за эту символичность и за размер. Капитан был облачен в массивный терминаторский доспех, с которого спадала серебристо-стальная кольчужная мантия. Шлем он держал на сгибе руки в железной латной перчатке, а комби-болтер лежал в пластинчатой кобуре, закрепленной на бедре. Велунд не мог не заметить, что переключатель стоял в положении для стрельбы.
Велунд тоже явился в полном боевом облачении, соответствующем рангу, — с кроваво-красной мантии и подвижными руками серворанца, сложенными на груди. Таматика надел белую траурную мантию в память о Септе Тоике. Кормовую посадочную палубу он разрушил, запустив прямо в «Сизифей» дефективную абордажную торпеду; у Тиро этот бравурный полет вызвал одновременно гнев и восхищение.
Вермана Сайбус стоял перед пятнадцатью ветеранами, которые были вооружены, словно приготовились отражать абордаж.
Если Шарроукин был прав, возможно, им придется.
Гвардеец Ворона среди них не стоял, но определенно был где-то рядом. Велунд осмотрел самые темные места под купольной крышей, но ничего не обнаружил. Но и не рассчитывал. Никону Шарроукина тренировали легендарные мастера тени на Шпиле Воронов. Если он не хотел, чтобы его видели, он был воистину невидим.
— Летят, — произнес Сайбус.
Велунд заглянул сквозь интегральное поле и увидел точку света, движущуюся на звездном фоне. Он следил за ее траекторией, пока она не выросла до угловатого, угрожающего профиля «Громового ястреба».
— Медузон, — произнес Тиро с осязаемым волнением.
Вся палуба испытывала это волнение, эту сильнейшую тоску, но Велунд с этими чувствами боролся. Кто-то должен был оставаться объективным, ибо вера Шарроукина в то, что они должны продолжать действовать в одиночку, имела смысл.
Одиночество давало безопасность, но Велунд знал, что Железнорукие на борту «Сизифея» медленно сходили с ума. Боль от потери Ферруса Мануса уходила внутрь. Все больше и больше членов экипажа занимались самоистязанием и использовали самые экстремальные модификации плоти.
Экипаж «Сизифея» было это нужно. Им нужно было знать, что они не идут к вымиранию по медленной спирали, отмеченной лишь краткими моментами разрушительного возмездия.
«Громовой ястреб» рос, пока не прошел сквозь интегральное поле. Велунд на мгновение ощутил движение воздуха, когда проницаемый барьер восстановился, и давление выровнялось.
От двигателей десантно-штурмового корабля валил жар, а с замерзших поверхностей отваливался лед. Велунд оценивающе осмотрел машину и с удивлением понял, что знает ее.
