Ей сказали, что надо идти по полю, пока на нее не нападут два жлоба. Это будет в начале. Потом снимут, как они ее связали и стали угрожать. А потом появится красивый герой и спасет ее.
Порше так и не поняла, зачем Видаль вызвался прыгать с парашютом, – герой-спаситель в клипе – это не он, спасителя должен был играть актер, который, как сказала ей Катя, имел разряд по парашютному спорту. Порше видела его – небось еще и бодибилдер. Очень уж прокачанный. Но лицо такое юношеское, глаза карие, ясные. И стильная стрижка. Если бы Порше интересовалась красивыми мальчиками, она бы точно запала. Но Порше интересовалась только работой.
Пока Порше снимала грим, с утра нанесенный гримером, Катя снова побежала на поле, туда, где возле машины скорой помощи были все, кто принимал участие в съемках клипа. «Скорая» там с самого утра находилась – таковы правила съемок, а сейчас и милиция подъехала. Тело, наверное, еще не увезли.
Порше вдруг взгрустнулось. Этот рок-певец, что разбился, он был ничего… Неплохой человек, хоть в постели у него ничего и не вышло. Но он пьяный был, нервничал почему-то, не мог расслабиться. Порше не очень в его дела вникала, но поняла, что до стресса его довел тот невысокий кряжистый мужик, Карелов или Карелин. Он был менеджером рок-группы, для которой снимался клип. Порше так и не узнала, на какую песню.
Сейчас она была одета в льняные брючки и майку. Повертелась перед зеркалом – как это будет выглядеть по телевизору? Кажется, нормально. Майка хорошо сидит, ловко, а уж штанишки – просто класс. Жаль, сзади в полный рост ее снимать не будут!
Вбежала Катя:
– Ленка, ты готова? Я тут с ребятками с Первого канала договорилась – они тебя хотят послушать.
– Телевизионщики уже тут?
– Ну да! Витя их позвал сразу, как только Видаль разбился.
Витя – это менеджер, догадалась Порше. Четко работает.
– Ну, идем, скорее!
Порше вышла из гримерки, увидела камеру стоящего прямо возле ступенек оператора и посмотрела туда долгим умным взглядом. Она не должна улыбаться, ни на секундочку, ведь ей придется признаться, что провела ночь с этим… как его? С Видалем. С Олегом.
Его имя Порше с трудом запомнила только вчера вечером. Ей снова стало грустно. Но это как раз нормально – камера должна уловить настроение.
Оператор, вынырнув из-за объектива, осмотрел ее с ног до головы и сказал:
– Вы – та модель? Хорошо. Пойдемте на поле. Будем снимать так, чтобы на заднем плане было видно «скорую».
– Но мне тогда будет солнце в глаза светить! – вежливо возразила Порше.
Если оператор думает, что Порше согласится выглядеть во время съемки как печеное яблоко, морщась на солнце, то он глубоко ошибается!
Оператор, видно, в советах не нуждался, потому что, немного погоняв Порше по полю и заставив ее повертеться на месте, выбрал-таки то положение, когда солнце и не резало ей глаза, и освещало так, как надо.
Тут же к Порше подбежала журналисточка – страшненькая, черт знает во что одетая.
Она начала задавать вопросы, но неудачно расположилась перед камерой – оператор ее перебил и велел стать левее.
– Давай, Олеся! – наконец скомандовал он, и Олеся по второму кругу завела свою бодягу.
Порше сначала напряглась: как она там смотрится, в этой камере? Хоть бы уж Катька заглянула оператору через плечо, в дисплейчик. Ох, точно у нее щеки ввалившимися получатся! Месяц назад Порше снимали для рекламы одного магазинчика в Гродине; свет софита был расположен вот так же, как солнце сейчас светило – сверху и чуть сбоку. Оказалось, при таком освещении у Порше лицо как череп! Запавшие глаза, провалившиеся щеки, лоб как у Ленина – до самого затылка. Фу, уродка!
Но потом успокоилась. Все будет хорошо, иначе быть не может. Главное, держать марку!
Интервью продлилось всего несколько минут, а потом телевизионщики подхватились и смылись, как говорила мама Порше.
Катьку тоже унесло в поля, а Порше зачем-то пошла к группе людей, столпившихся возле «скорой». Там был и менеджер, и те ребята, с которыми она вчера вечером после съемок ужинала.
Двое из них были помоложе, очень фактурные: высокие, длинноногие, с красивыми бицепсами-трицепсами, татуировками и ухоженными гривами. Оба стояли ссутулившись, опустив голову, и тихо переговаривались между собой. Было видно, что они потрясены, но до конца свою потерю еще не осознали. Один из музыкантов покачивался на месте, словно у него кружилась голова, а второй нервно теребил серебряный перстень на большом пальце правой руки.
