Не поднимая глаз от стола, Даракчиева тихо спросила:
– При чем тут я?.. Ведь Коста сам взял на полке фужер!
– Даргов подписал себе смертный приговор еще тогда, когда заявил вам, что в пятницу видел убийцу. А наш следственный эксперимент позволил вам, хоть это и было очень рискованно, продемонстрировать свои возможности. Вы, хозяйка, первой пришли на дачу и на всякий случай подготовили фужеры с ядом. Если действие станет развиваться так, что Даргов будет исполнять роль Даракчиева, – что ж, прекрасно, если же нет – вы ничем не рисковали. И не забывайте: Даргов сам взял фужер, но вы подсказали ему, какой именно. Из вишневого сервиза, помните? Тогда я не обратил внимания на эту маленькую подробность – и Даргов вознесся к Даракчиеву.
– Все это слова, – хрипло приговорила женщина. – Слова! А конкретно вы ничего не можете доказать…
– Вы в этом убеждены? – спросил Геренский. – А мне кажется, что могу. Даже здесь, в этом зале. Потому что яд и сейчас при вас, Зинаида Даракчиева. Фломастер, который не пишет… Насколько мне известно, до сих пор никто еще не пользовался концентрированным раствором цианистого калия вместо чернил…
Она вздрогнула, сжалась. Подполковнику показалось, что она вот-вот схватит свою сумочку, и он поспешил ее остановить:
– Советую не устраивать ненужных сцен. Я должен вас предупредить, что капитан Смилов не случайно находится рядом с вами…
Бледная, задыхающаяся, с внезапно заострившимися чертами лица, Даракчиева оперлась о стол, медленно встала.
– Вы выиграли, Геренский, – сказала она громко и отчетливо. – Я, хоть и боялась вас, все-таки, видно, недооценила. Да, вы выиграли, но и вы совершили ошибку. Я не дам вам насладиться победой. Да и Ники не станет сыном женщины, осужденной за два убийства…
Она схватила стакан с водой и несколькими большими глотками выпила.
– Она отравилась! – взвизгнула Елена Тотева. Опорожнив стакан, Даракчиева поставила его на стол и замерла в ожидании неминуемой смерти. И тут раздался смех.
– Пейте на здоровье! – сказал капитан Смилов. – Минеральная вода никому еще не повредила. И напрасно вы трясли фломастером над стаканом. Хотя скажу откровенно: когда вы отвернулись в сторону, а я подменял вам стакан, делать мне этого ужасно не хотелось. Но приказ есть приказ.
– Уведите ее, Любак, – сказал Геренский. – Седьмая чаша выпита всеми до дна.
Потоки прохладного ветра спускались на город с гор, увенчанных узким серпом месяца. Золотые отсветы дрожали на куполах собора Александра Невского, рассеивались и угасали в купах безмолвных деревьев.
– Благодать! – негромко, но так, чтобы слышал Геренский, сказал капитан, взглянув на шефа, который склонился над столом. – Благодать, творимая содружеством ночи и молодого месяца. В эти благословенные часы одинокие холостые мужчины, ну и, понятное дело, вдовцы должны нашептывать на ушко избранницам своего сердца рифмованные признания. Предпочтительно собственного производства.
– Э нет, поэтом надо родиться! – Подполковник, отложив авторучку, улыбнулся. – Поэзия – дар божий, чего не скажешь о криминалистике. Ведь при желании хорошим криминалистом может стать даже бывший спортсмен.
Смилов махнул рукой.
– Какой из меня криминалист? Что должен думать о себе капитан милиции, когда его начальник эффектно изрекает: «Седьмая чаша выпита до дна», а он, капитан милиции, стоит и делает вид, что все понимает, хотя понимает далеко не все. Ну не позор ли: до сих пор не могу понять, кто ж анонимки сочинил?
Геренский встал, прошелся по кабинету, остановился перед сидящим на подоконнике Смиловым и сказал:
– Сознаюсь чистосердечно: анонимщик – это я. Единственное, что меня извиняет, – это то, что согрешил я в первый и последний раз в жизни. Пришлось решиться. Я верил, что рыбка клюнет. А сама идея осенила меня, когда я прочел анонимку на Даргову – эту бумажонку ты сам получил в управлении. Графолог установил, что ее измыслил Паликаров. Понятно: он проведал от Жилкова, что Беба спускалась в гостиную, и смекнул: раз она работала в аптечном управлении, значит, легче всего «утопить» именно ее. Я подумал, что лучший способ раскинуть сети вряд ли представится. Я намекнул каждому на его возможную причастность к убийству. Письмо к Даракчиевой гласило: «Цианистый калий – это яд, который убивает, если он насыпан в чашу до наполнения ее напитком». Недвусмысленно, правда? И Даракчиева клюнула. Она предпочла спрятать это письмо – ведь оно могло навести нас на верный след! – и показала только второе, совершенно безобидное. Она оказалась единственной из всей компании, кто скрыл уличающее ее письмо. Согласись, это уже было кое-что… Этими анонимками я добивался косвенного признания и нашел его, и они же в дальнейшем дали мне возможность инсценировать развязку. Помнишь, как мы с тобой навестили Даракчиеву в связи с анонимными письмами? Уже тогда я начал подозревать, где она хранит яд.
