Ну а также, чего скрывать, Гретхен была далеко не самой изысканной из девчонок. Она грязно ругалась и слушала только панк, кого-нибудь типа Misfits, Ramones или Descendents, особенно в машине, потому что, хоть у нее и была вполне приличная для «форда-эскорта» стереомагнитола, в магнитоле этой уже год как застряла кассета, и кассету эту надо было ткнуть ручкой или пилкой для ногтей, чтобы она заиграла, а на кассете была самолично отобранная Гретхен коллекция песен, которые она считала крутыми год назад, коллекция, названная ею в свое время, как гласила надпись на кассете, «Белый рок сопротивления. Версия II».
Песни, из которых Гретхен составляла свои сборники, были все такие конкретные и каждый раз в тему. Возьмем, например, ту же Should I Stay Or Should I Go Now? Может, это значило, что я должен сказать Гретхен о своих чувствах. А может, что мне просто пора домой. Именно эти кассеты делали меня на нее похожим, и тот факт, что между Misfits и Specials у нее обычно появлялся какой-нибудь романтический медляк из The Mamas and The Papas, типа Dream a Little Dream of Me, заставлял меня любить ее все сильнее. Эти кассеты были тайной звуковой дорожкой к тому, что я чувствовал и думал практически по любому поводу.
К тому же — не знаю даже, следует ли мне об этом упоминать — Гретхен вечно называла всех, даже наших друзей, «уродами» или «говнюками», или «суками», или «пиздюками», или даже «пиздожопами», что вообще лишено всякого смысла, если вдуматься. Ее виртуозная брань восхищала меня, и, опять-таки вероятно, именно поэтому она нравилась мне больше других девчонок. И она никогда не была против провести со мной время.
Ладно, дело все было в том, что через три недели намечались танцы по случаю выпускного вечера, а я никого еще не пригласил, и мне хотелось пригласить Гретхен, но я не сделал этого по нескольким причинам: первое, я не хотел, чтобы она узнала, что нравится мне; второе, я знал, что ей нравится Тони Деган, этот расистский чувак, гребаный представитель белой расы; ну и… — и это самое ужасное, мне стыдно в этом признаться — ну ладно, я не хотел, чтобы нас фотографировали. Знаете, как они заставляют тебя фотографироваться и все такое? Я не хотел, чтобы после выпускного вечера остались мои фотки с толстой девахой, которые через пятьдесят лет напоминали бы мне о том, каким я был лузером, поскольку, скажем прямо, я надеялся, что жизнь моя в будущем изменится к лучшему, причем круто.
— Хочешь чего-нибудь поесть? — спросила Гретхен. — Я, блин, с голоду подыхаю, потому что уж не знаю, заметил ты или нет, но я большая жирная корова.
— Как скажешь, — ответил я, делая звук потише, чтобы можно было разговаривать. — Где хочешь поесть? «В Хонтед Трейлз»?
«Хонтед Трейлз» находился на 79-й улице, галерея игровых автоматов и поле для мини-гольфа в стиле ужастиков, практически единственное место, где тусовались все панки и обкурыши.
— Нет, фигня, — сказала она. — Там будут все эти дети, а я такая жирная. Я должна быть на диете, когда едят только белую пищу, что-то типа продовольственного расизма. Я серьезно. Знаешь, меня от себя тошнит. Я просто как парень. Посмотри на меня. У меня практически волосы на груди растут. Хоть в футбольную команду иди.
— Заткнись, — сказал я. — Ты говоришь это, чтобы я сказал, что ты нормально выглядишь, так что я не стану.
— Ах, ты раскрыл мой план, говнюк. Ты припер меня к стенке. Да нет, я говорю, что думаю, взгляни на меня. Я же практически парень, у меня практически член есть.
И, притормаживая перед следующим светофором, она сбила свои джинсы спереди в кучу так, что это выглядело как эрекция. «Смотри, смотри, о господи, у меня стоит! У меня яйца болят! Помогите отдрочить, мне нужна порнушка! Быстрее! Пойдем трахнем девочек из команды поддержки!»
Я рассмеялся, стараясь не смотреть на нее.
— Ладно, забудь, серьезно. Я сама себе противна. Слушай, я говорила тебе, что снова влюбилась в Тони Дегана?
— Чего? — спросил я. — Почему ты не выкинешь его из головы? Ему, блин, лет двадцать шесть. И он расистская задница. И — не знаю, тебе что, мало.
