Итак, очистив душу едкой щелочью анализа от лишних эмоций, Публий в очередной раз пришел к выводу, что сожалеть ему не о чем, поскольку печальный исход его встречи с иберийской красавицей был неизбежен. И все же, вспоминая об Испании, он всегда испытывал чувство, подобное по типу, но, конечно же, не по силе, переживаниям купца при виде морских вод на месте, где канули в пучину его корабли, утащившие с собою в сумрачные глубины груз пурпурных тканей, драгоценных камней, произведений человеческого искусства и дорогих вин.
И при всем том, Публий понимал, что лучшей жены, чем Эмилия, у него быть не могло, и сознание этого заставляло его раскрывать ей навстречу свои объятия. Так разум одержал победу над своенравием чувств сегодня, так же происходило и в дальнейшем. Однако интимная часть семейной жизни постоянно требовала от него усилий воли и этим изнуряла его.
Всю сознательную жизнь идя к заветной цели в области общественных дел, давясь меж жерновов интересов различных партий и слоев населения, он вынужден был вступать в компромиссы и, дабы честно вести главную линию своей политики, допускать лицемерие в частностях. Человеку, ощущающему в себе истинно значимые для общества таланты, естественным образом чужда ложь — оружие тех, кто стремится занять место выше обусловленного его способностями. Поэтому, с честью выдержав все испытания, пройдя великий путь в основном без духовных и физических потерь, Публий устал только от одного — от необходимости хитрить, пусть в незначительной степени, в народном собрании, на войсковой сходке, ловчить в курии. Теперь же, достигнув в государстве положения, соответствующего значимости своей личности, он надеялся, что тем самым заслужил право на абсолютную искренность в обращении со всеми согражданами, но вдруг в первый же день по возвращении из похода в собственном доме столкнулся с тем самым злом, каковое повсюду преследовало его прежде, и должен был имитировать пыл влюбленного, не будучи влюбленным — удручающая насмешка судьбы над его мечтою!
Позднее, когда Публий вновь привык к жене, супружеские обязанности стали менее тяготить его, и порою ему даже казалось, что его отношение к Эмилии и есть наилучший род чувств мужчины к женщине. Но в один из таких периодов уравновешенного состояния его постиг новый моральный удар. Увидев, выходя однажды из спального покоя, пятилетнего сына, хилого и слабого, с непропорционально большой головой, сосредоточенно пускающего кораблик в бассейне атрия, он вдруг ощутил свою ответственность за болезнь этого несчастного существа. «Какова любовь, таков и плод, — подумалось ему, — любовь рахитична, болен и сын». Тайное стало явным: то, что он пытался запрятать в глубине души, выплыло на поверхность и, облекшись в человеческую плоть, теперь постоянно было перед глазами. Это вновь внутренне осложнило его отношение к Эмилии, зато сыну, мучаясь сознанием вины перед ним, он стал уделять внимания больше.
Маленький Публий пребывал в том возрасте, когда дети еще находятся под опекой матери, и потому редко покидал женскую половину дома. Но с некоторых пор отец все чаще зазывал его к себе или, в теплые дни, — в перистиль и целые часы проводил в играх с ним. Мальчик был очень стеснительным, что мешало ему проявлять лучшие задатки, и оттого казался несообразительным, однако при доброжелательном подходе в нем можно было обнаружить не только острую смекалку, но и совсем недетскую рассудительность. Все больше занимаясь с сыном, Публий раскрывал в нем все новые и новые способности и, вспоминая себя в такие годы, должен был признаться, что во многом уступал ему. Его любовь к сыну усилилась, но вместе с тем стала сильнее и скорбь по поводу болезни. Чем заметнее оказывались блестки талантов в мальчике, тем больнее было видеть, как тонут они во мраке неестественно быстро наступающего утомления.
Вдобавок ко всем бедам, это обиженное природой создание невзлюбила мать. Не имея слабостей, будучи в каком-то смысле совершенством, Эмилия в своей гордости, доходящей до надменности, требовала безупречности от всего, относящегося к ней. Неудачный же, по ее мнению, ребенок уязвлял в ней сознание собственного достоинства, и хотя она всячески скрывала неприязнь, чувствительный мальчик знал, что его не любят.
