Но я до сих пор помню какое-то брезгливое, что ли, выражение лица милиционера, занимавшегося нашим делом. Он ничего такого не сказал, но всем своим видом показывал, что мы и сами могли бы за себя постоять. Подраться, в конце концов. Защитить свое имущество и свою честь.
Не знаю, в какой степени этот человек был прав или не прав. Склоняюсь, конечно, к самооправданию. И думаю вот что: у каждого мелкого хулигана-провокатора и у каждого, полагаю, малолетнего преступника есть в личном гардеробе какие-то дорогостоящие вещи. Особенно это актуально для подростков и юношей, живущих на деньги родителей. И они дорожат этими вещами, жалеют их, берегут. Боятся испортить.
Вряд ли хулиган выйдет во двор задирать сверстников, нарываться на драчку или на более серьезное правонарушение в своих лучших кроссовках, в своем «фирменном» спортивном костюме – мать с отцом таких затрещин надают, если что. Да и самому будет жаль, если порвется хорошая вещь. При этом свои головы они берегут меньше, ведь больших перспектив эти их части тела не имеют.
У меня же – наоборот. Мне мою голову жалко. Героическая схватка с хулиганьем вполне могла бы закончиться тогда для меня сотрясением мозга или того хуже. И все – конец моей биографии. Все мои достижения, какие ни на есть, связаны с умственной работой. Я всегда понимал, что это будет так, и готовился именно к этому.
Как боевитым и агрессивным мальчишкам было жаль их покупного барахла, так мне – моей собственной природной головы. И я не намерен был ею рисковать по пустякам. Поэтому и стоял тогда, зимним вечером, смирно. Не сопротивлялся ограблению. Ну, и в чем же я не логичен?
Так я рассуждал тогда, да и теперь тоже. Вы скажете – это типичная психозащита, оправдание собственного малодушия. Вероятно, так оно и есть. Без труда с этим соглашусь.
По молодости бывает обидно и как-то неловко праздновать труса. С высоты своих сегодняшних лет, имея опыт ветерана боевых действий, коим я являюсь, побывав в смертельно опасных переделках, я понимаю, что этот праздник – труса – тоже заслуживает уважения.
Погасить острое противостояние, избежать катастрофы и отсрочить на какое-то время драматическую развязку можно, порой, только уступив сопернику. После подобной уступки человек неизбежно теряет часть своих прежних ресурсов – материальных, моральных. И вынужден приспосабливаться к более скудной ресурсной базе. Поэтому второе название стилистики уступки – приспособление.
Понимаю, что приведенный пример с давним ограблением не всех устроил. Соглашусь, что описанный в нем конфликт – экстремальный. И что трудно иллюстрировать существо конфликта как механизма разрушения нерентабельной группы там, где и группы-то никакой нет.
Разве с людьми, отнявшими у меня и моих друзей в тот вечер деньги и гитару, у нас прежде было партнерство, «соучастие»? Так, может, криминальные инциденты, войны и иные варианты заведомых разрушений не подходят под определение конфликта в его развитии и описанной выше этапности?
Постараюсь ответить на этот вопрос. Нет, все конфликты – и экстремальные тоже – аналогичны по существу.
Во-первых, нельзя сказать, что между нами, пострадавшими школьниками, и нашими обидчиками ранее не было вообще никаких отношений. Как это не было! Мы жили в одном подмосковном городе, принадлежали к сопоставимой возрастной группе (они оказались вчерашними выпускниками школ, маявшимися в ожидании призыва в армию). И то, что они в качестве хобби понемногу промышляли грабежом, а мы обучались игре на гитаре, было лишь следствием разных подходов к воспитанию молодежи.
Согласен, референтными наши отношения с ними не были. Но мы существовали в одном времени, на одном социальном поле. И наше уличное столкновение – лишь закономерное указание на то, что одна группа городского молодняка воспринимала другую (не похожую на них) группу как враждебную, как помеху на пути развития. Объективно так оно и было. Они и мы самим фактом своего существования опровергали социальную значимость и перспективу друг друга.
А разве не так было между Советским Союзом и гитлеровской Германией накануне войны? А сегодня – между Украиной, пытающейся образовать свою нацию и обрести государственность на базе русофобии, и самопровозглашенными республиками Донбасса, тяготеющими к «русскому миру», не так?
