Я отшатнулся. Рядом просвистела плеть падающего провода. Один задел за другой, и веером посыпались синие искры. Лучше-ка (от беды подальше!) сойти с тротуара на середину мостовой. Там спокойнее.
Не успел, однако, шагнуть, как растянулся прямо на скользкой дороге.
Ничего себе! Норд-ост плюс гололед!
Честное слово, плохо одному. Особенно в такой ураган. Плохо, когда некому тебе помочь, когда нет рядом друга, за чье плечо можно удержаться.
А каково сейчас кораблям? Болтаются на холодных свирепых волнах и покрываются тонким ледяным панцирем. В старину немало парусников погибло в нашей бухте, и хранит на дне своем она много жертв злобного ветра.
Сейчас нет кораблей в Цемесской бухте. Ушли за десять — пятнадцать миль от Новороссийска. Туда, где ветер послабее и море не так штормит…
Отвернул рукав бушлата, глянул на часы. Без десяти четыре! Не опоздать бы…
Обойдя поваленный набок газетный киоск, где еще днем покупал «Комсомолку», я свернул с главной улицы и направился к площади Героев. Там, у могил воинов, павших в боях за город, горит Вечный огонь. Издалека виден язычок пламени, отважно борющийся с непогодой. Не в силах жестокий норд-ост погасить живое пламя. И веет от него теплом, таким необычным в эту стылую ночь. Огонь выхватывает из темноты золотые буквы надгробий. Каждый час звучит скорбная мелодия, которую сочинил Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Он подарил ее нашему городу и назвал «Новороссийскими курантами».
Ветер шумит где-то в вершинах деревьев, и тихо гудит пламя.
Я огляделся. Вокруг — никого. Ну что ж, неудивительно. В такой ураган мало кто пойдет с нами… Здесь, у Вечного огня, должны были собраться ребята, живущие в центре города. А остальные в другом месте…
— С добрым утром! — слышится вдруг чей-то голос, и от скамейки, стоявшей в стороне от светильника и плохо видной в полутьме, отделилась фигура.
«Кто это?» — не сразу узнал я. Потом догадался:
— Сережка? Добрался-таки…
— А я не один, — заглушил ветер Сережа Гречихин.
Шапка-ушанка сидела на его голове как-то очень лихо. Блики огня скользили по лицу. Веснушки усеивали щеки и нос. Обычно серьезный и молчаливый, сейчас он задорно улыбался. Было ему всего лишь пятнадцать, и учился он в девятом классе. Страстный фотолюбитель, Сережа всегда таскал с собой старенький «ФЭД». И сегодня что-то топорщилось под курткой. Не прийти он не мог: именно сегодня его должны зачислить в экипаж «Шхуны». Пока ведь он только курсант…
— Двенадцать баллов, — ликующе сообщил, подходя к нам, худощавый парень в кожаной куртке. — Порядок!
— Как обещал! — отрубил Гена Лашко. — Чтоб я испугался этого норд-оста? Никогда!
Вообще Гена парень что надо. До армии целых три года был в «Шхуне». Человек он неспокойный, всегда готов сорваться с места и ради «Шхуны» птицей лететь куда угодно. В 21-й школе каждый знал Генку Лашко. Его хватало на все: и на подготовку традиционного вечера «За честь школы», и на работу в кружках. Правда, не всем нравился его характер — немного резкий. Но Генка всегда говорил правду в глаза…
Я с беспокойством посмотрел на ребят.
— Не замерзнуть бы нам, братцы. Ну, Гена — человек военный, прошел сквозь огонь и воду, а вот ты, Сергей… Что-то твоя куртка не внушает доверия.
— Что ты! Олений мех! Попробуй! — И Сережка отогнул край куртки.
— Ладно-ладно, верю. Будем еще кого-нибудь ждать? Все-таки объявление в газете дали.
— Читал… — улыбнулся Гена. — Операция «Рассвет».
«…Ты хочешь подняться в горы на рассвете? Пройти вместе с нами по узкой тропе и встретить восход солнца?
— А если дождь, а если снег? — скажешь ты. Ну и что? Ведь «Шхуна ровесников» никогда не дрейфила перед дождем или снегом…»
— И все же двенадцати баллов испугались, — сокрушенно заметил Сергей. — Сколько обещало прийти, а сколько нас? Где капитан, где помощник?
— Дмитриев болен, а у Шкуратова сегодня зачет, — начал я, но Лашко нетерпеливо перебил меня:
— Твое решение, флаг-штурман? Если по домам, то я не согласен!
Генка был категоричен.
— И я тоже! — решительно добавил Сережа.
— Да вы что? Неужели думаете, что я предлагаю возвращаться? Нас давно ждут.
