Но это было все равно что спрашивать у Фила, зачем он съел мою перчатку. Не дождавшись ответа, я только вздохнул:
– Ладно. В последний раз туда сходим – и топай домой.
«Туда» означало на Москву-реку. Дело в том, что за те дни, что Саша жил у меня, мы несколько раз с ним и Филом ходили смотреть, как работает портовый кран. Мы сидели на берегу и пили пиво, а кран клевал и по щепотке перекладывал песок из баржи в кучу. Куча была огромная; по ней с риском свалиться ползал маленький бульдозер, а в бульдозере сидел крошечный отважный человечек. Но иногда вдруг кран ронял ковш в баржу и замирал, словно бы задумавшись. И тотчас, как по команде, смолкал на горе бульдозер. Машинисты выбирались из своих кабин и сходились, чтобы перекусить и выпить. Они обедали, сидя в песках, как какие-нибудь бедуины, но бедуины не пьют спиртного, а машинисты пили и говорили по-нашему, но только не о литературе.
Как-то раз меня пригласили в одну развитую страну на писательский конгресс. Что это такое, писательский конгресс, думаю, объяснять не нужно. Скучнее этого мероприятия бывали только старосоветские профсоюзные конференции. Но я поехал – поехал из принципа, чтобы забить баки некоторым своим коллегам, потому что меня пригласили, а их – нет. Устроители поселили нас в «Хилтоне» – это такой пятизвездочный отель. В первое же утро конгрессмены, слопав пятизвездочный завтрак, отправились по своим писательским делам. Те из них, кто хорошо понимал по-английски, пошли с папочками на чтения и слушания, а те, кто плохо (в основном писатели из неразвитых стран), подались на шопинг. И только я, поскольку не владел ни английским языком, ни искусством шопинга, после завтрака вернулся к себе в номер. Я наглухо задраил окно, чтобы их не по-нашему частые городские сирены меня не беспокоили, и снова забрался в кровать с намерением часок-другой соснуть. Искусством соснуть я владею хорошо. Но не тут-то было. Едва я задремал, как вдруг услышал отвратительный свербящий звук. Он доносился явно не с улицы, а откуда-то изнутри здания. Впрочем, откуда бы он ни исходил, фокусировался он непосредственно у меня в мозгу. Это зудение, переходящее в дробный стук и снова взлетающее до визга, производила вибродрель, перфоратор – самое гнусное изобретение человечества со времен пыточного колеса. Но предназначено это устройство якобы для разных починок, в том числе и в отелях.
В досаде склоняя «Хилтон» на все его пять звезд, я собирался уже встать и пойти досыпать на какое-нибудь заседание, как вдруг ко мне в дверь постучали. Оказалось, что это горничная пришла наводить в моем номере порядок. Она вошла, сияя фирменной хилтоновской улыбкой, но, застав меня в постели, была так удивлена, что улыбка на ней полиняла. По ее заграничным понятиям пребывать в постели в столь поздний час не подобало.
Этот случай показывает, насколько неприспособлен наш мир для дневного сна. Здесь, в Москве, ведь все то же самое: любые починки и ремонты везде, кроме метро, производятся белым днем. В полдень только метрошники да мы с Филом спим под городской шумок. Разница лишь в том, что подземные труженики, натаскавшись шпал, спят так крепко, что их пушкой не разбудишь, а мой писательский сон тонок.
…Тонок мой сон, но привычные шумы не тревожат его. Крякнет ли «скорая», заехавшая во двор, вскричит ли в доме дурная сантехника, муха ли пролетит – мне все нипочем. Но только чу… что это?…
– …рррррррррррррррррр! – слышу я. – Вжжжик!..
И грезится мне, будто я опять в «Хилтоне» – прогуливаю в кровати писательский конгресс. И как тогда, нехорошими русскими словами, я кляну иностранные порядки…
С этими словами на устах я и просыпаюсь. На часах моих десять тридцать самого что ни на есть московского времени. Кто-то в нашем доме затеял ремонт.
Кто-то в отдельно взятой квартире. А много лет тому назад, когда дом был юн и жильцы его молоды, благоустройство совершалось в нем повсеместно. Молотки стучали на всех этажах; люди входили в подъезды с вязанками добытых где-то обоев. Обои были плохонькие, но лица людей светились радостью. Тогда еще не существовало перфораторов, но счастье было возможно. Каждый купленный по блату рулон самоклейки, каждая ухваченная банка финской краски казались нам подарком судьбы. Мы с Тамарой тогда тоже сделали ремонт – первый и единственный в этой квартире. Я клеил обои, а она придерживала подо мной стремянку. Давно это было.
