— Бывает хуже.
— А лучше?
— Смотря кто проводит.
— И откуда эта злость, ведь готовы съесть друг друга.
— Есть с кого брать пример, — многозначительно ответила Жизнёва и внезапно остановилась. Андрей сделал еще несколько шагов и обернулся. Татьяна Васильевна улыбалась.
— Вы у цели, — сказала она, — а мне направо.
Андрей увидел парикмахерскую и вспомнил о своей бороде.
— Хорошо, когда осуществляется цель! — сказал он приподнято.
— Еще бы, — поддержала Татьяна Васильевна. — Иначе не стоило бы жить! Счастливо бриться! — сказала она, приподняв кисть руки.
Татьяна Васильевна лежала на тахте, покрытой узорчатым ковром, и держала в руке раскрытую книгу. Но она не читала. Глаза смотрели поверх книги. На оконном стекле вспыхивал свет автомобильных фар, и вновь растекалась густая синь летнего вечера.
Неподалеку от тахты в никелированной кроватке спал Димка. Сам Жизнёв был в Москве. Татьяна Васильевна подумала, что Георгию пора бы уже вернуться — прошло десять дней. Она отложила книгу и потянулась крупным сильным телом.
Хорошо все-таки дома! И еще подумала — этот уют и покой воздавались ей за многие годы одинокой и трудной жизни. Отец умер рано. К небольшой пенсии матери прибавились ее скромные заработки за шитье. Этому мастерству она учила и Таню, которая еще в школе шила себе костюмы для выступлений в концертах драмкружка. А потом — война. Эвакуация на Урал. Бомбежка под Курском. Страшным сном казались теперь гудевшее и ослепляющее пламя в голове состава, крики и стоны людей. Осколки стекла впились в лицо. Кровь. Люди, спотыкаясь и падая, бежали через снежное поле к лесу. Потом ей обмыли лицо, на котором оказалось всего-навсего несколько крохотных ран. Вскоре они перестали кровоточить, и она вернулась к эшелону, сама стала помогать пострадавшим беженцам. Перевязывала их и наравне с мужчинами бралась за носилки, перетаскивала раненых в медпункт, организованный в здании вокзала. Здесь-то и встретила она впервые Георгия Михайловича Жизнёва. Он был в полушубке, высоких валенках и шапке-ушанке со звездой. В зимней нескладной одежде он напоминал сказочного богатыря. Капитан Жизнёв оказался помощником военного коменданта. Он принимал живое участие в устройстве раненых, а над Таней взял особое шефство. Когда говорил с ней, хмурое выражение исчезало с его лица, черные лохматые брови расходились в стороны, крупный упрямый рот раздавался в улыбке. Было по всему видно, что боевая девушка, ее задор пришлись ему по душе. На Таню Жизнёв не произвел никакого впечатления. Запомнились одни глаза — большие, серые, дерзко глядевшие на людей, выражая чувство превосходства над ними.
Наутро Жизнёв усадил Таню в первый эшелон, идущий на восток, и они так бы и не увиделись больше, если бы не случай. Уже несколько лет спустя после окончания войны в вагоне московского метро Жизнёв обратил внимание на высокую стройную девушку. Она стояла к нему спиной в цветном крепдешиновом платье и оживленно разговаривала с подругой. И не будь она такой громогласной, с характерным грудным голосом, Жизнёв, возможно, и не заметил бы ее. Но девушка говорила громко и с таким, только ей присущим задором, что Жизнёв невольно окликнул ее. Таня обернулась и сразу узнала Жизнёва. На нее смотрели знакомые серые глаза с длинными, черными ресницами.
На другой день, закончив дела в министерстве, Жизнёв появился в квартире Тани. Он приходил каждый вечер, пока продолжалась его командировка. Всегда бурный, самодовольный, он рассказывал о встречах чуть ли не с самим министром, подчеркивая непогрешимость своих суждений, исключительную ценность инженерных расчетов, которые предлагал он. Вот почему, по словам Георгия Михайловича, ему заслуженно вручались крупные премии, которые он получал часто и без особых на то усилий.
Потом Жизнёв уехал на Урал, на свой машиностроительный завод, и Таня стала получать письма. Почта доставляла их методично, каждую неделю. И снова, теперь уже в письмах, сквозила та же самоуверенность Жизнёва, та же убежденность в том, что любая задача ему посильна, любое, даже самое сложное, дело по плечу. Всем был доволен Георгий Михайлович. Единственное, чего недоставало ему — это ее, Тани. Письма, которые получала она, звали к семейному очагу, убеждали в необходимости совместной жизни. Они подкупали видимой смелостью и мужеством человека, который их писал, и после одного из очередных приездов Георгия Жизнёва в Москву она согласилась выйти за него замуж.
